Любовь, которую ты вспомнишь (СИ) - Сивая Рина

Я не отводила взгляда от Диего, пока он стоял в ошеломлении, пытаясь собрать свою маску обратно. Моя рука сжимала судебное уведомление так, что пальцы онемели. Это была не бумага. Это была граната, с которой только что выдернули чеку.

И тогда из спальни, чистый и ясный, прозвучал голосок, от которого заныло все внутри:

— Мама?

Я резко обернулась, заслонив собой дверной проем, словно могла закрыть сына от этого ужаса своим телом. Саша стоял, непонимающе глядя на своих родителей, а у меня все внутри скручивалось в болезненно-тугой узел от осознания, что все было ложью.

Я так радовалась, что у моего сына будет отец, и даже не допустила мысли, будто тот попытается забрать у Александра мать.

Взгляд Диего скользнул за мою спину, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто новое — что-то, похожее на решимость. Ту самую непоколебимую уверенность, которой так славился сеньор Солер.

Раньше этот взгляд заставлял меня трепетать от уважения и гордости. Сейчас – от страха.

— Алекс... — мягко произнес Диего, но я не могла позволить ему и дальше обманывать нашего сына.

Моего сына.

— Вон! — выкрикнула я, загораживая собой малыша. — Немедленно вон из моего номера! И даже не думай смотреть в его сторону!

И тогда Диего посмотрел на меня. Так, как не смотрел никогда: с недоверием, подозрением и почти ненавистью. И только в этот момент я окончательно поняла, что Ди, которого я знала и любила, в этом человеке напротив давно уже не было.

Я поверила красивой обложке, даже не проверив, что скрывалось внутри. И поплатилась за это.

Он сверлил меня этим тяжелым взглядом с полминуты, после чего развернулся и скрылся в соседней спальне, чтобы вернуться через несколько секунд в накинутой на плечи рубашке. Не попрощался, но бросил, уходя, и его голос прозвучал холодно и отстраненно, будто из другого измерения:

– Я позвоню.

– Я не возьму трубку, – как можно более уверенно произнесла я, прежде чем захлопнувшаяся дверь отрезала нас друг от друга.

И тогда силы меня оставили.

Я рухнула на колени, с трудом загоняя воздух в легкие. Сердце бешено колотилось, выстукивая один-единственный вопрос: «Как я могла быть такой слепой? Как я подпустила волка к своему самому ценному?».

– Мамочка? – Саша тут же прижался ко мне, обнимая за шею так крепко, как не делал этого никогда. – Папа тебя обидел? Почему вы ругались?

Но я не сумела выдавить ни слова, чтобы хотя бы попытаться оправдать себя в глазах сына. Я так хотела, чтобы он был счастлив. Чтобы у него была настоящая, полноценная семья. Не только мать, которая готова была для него на все. Но и отец, который, казалось, полюбил его всем сердцем.

Но в погоне за этой мечтой и желанием вернуть себе мужа я едва не потеряла кое-что куда более важное.

Я обняла Сашу в ответ, прижала к себе, вдыхая его детский запах — шампуня и сна. И поклялась, что никому не позволю лишить меня сына.

Даже его родному отцу.

Глава 60.

Я не заметила, в какой момент в номере появились Лера с Пашей. Только я сидела на коленях, прижимая к себе сына, а уже обнаруживала себя на диване, и мне в руку насильно всучили бокал с водой. Но делал это совсем не Саша.

– Давай-давай, пей, – хмуро сообщил Миронов, внимательно следя за тем, как я опустошала посуду.

Где-то в стороне раздавался голос сестры, отвлекающей Александра. Умом я понимала, что напугала его, что сын переживает. Но даже эта мысль не смогла выдернуть меня из текущего состояния.

Страх впился в позвоночник стальными когтями. Весь мир сузился до этого ощущения – пронзительного, парализующего, выжигающего все остальные чувства. Я была не человеком, а сосудом, наполненным до краев ужасом.

В моей жизни было три момента, когда я могла потерять сына. И каждый из них переживался одинаково.

Первый – еще в больнице, когда после нескольких часов в родовом зале подошедший врач проверил результаты КТГ, нахмурился и сообщил, что на лицо все признаки гипоксии. Я читала об этом и знала, что подобное состояние для младенца в утробе – не редкость. Но когда меня экстренно повели на УЗИ, поняла, что все гораздо серьезнее.

Оказалось, что пуповина тремя оборотами обвивала шею малыша. Учитывая анамнез моей беременности, состояние ухудшала хроническая анемия и общая слабость организма. Вот и получалось, что при каждой схватке кровоток, и без того нарушенный из-за обвития, практически полностью пережимался. А моя анемия означала, что у малыша и так не было запаса прочности. Каждое сокращение матки лишало его столь нужного ему кислорода.

Тогда я вновь ощутила это – приступ паники, от которых я лечилась больше полугода. Когда ледяная волна накатывала из самых недр души, промораживая не только тело, но и сознание. Гул в ушах нарастал, заглушая слова врачей, а собственное сердцебиение отдавалось в висках тяжелыми, неровными ударами. К счастью, мой лечащий врач – Виктор Геннадьевич – вовремя заметил изменения в моем состоянии, что помогло избежать серьезных последствий. Но не кесарева.

Второй случился, когда Саше не было и месяца. Он плохо набирал вес, был вялым, и наша участковая, молоденькая и крайне дотошная, направила нас на консультацию к кардиологу. «Просто чтобы исключить врожденный порок», – успокаивала она, но ее глаза говорили об обратном.

Мы исключили. Порока не было. Но был другой диагноз, прозвучавший как приговор: критическая стадия пупочной грыжи с риском ущемления. Мне объяснили, что это не просто «выпячивание», что это опасно для жизни, что нужна срочная, пусть и маленькая, но операция. Для новорожденного. Под общим наркозом.

Я сидела в коридоре клиники, держа на руках свое крошечное, беззащитное существо, и снова чувствовала, как земля уходит из-под ног. Тот же холодный ужас. Та же беспомощность. Мир снова сузился до больничных стен, до запаха антисептика и до тихого, едва слышного дыхания сына. Казалось, сама Вселенная хотела его у меня забрать.

Тогда тоже спасла Лера – из последних сил я успела набрать ее номер, а после титаническим усилием воли удерживала паническую атаку на периферии, пока дожидалась приезда сестры. И лишь в машине позволила себе ей поддаться.

А третий... Третий был самым подлым. Саше было чуть больше двух лет. Я только получила первое повышение – Паша оценил мои навыки и назначил начальником отдела. Вот тогда ко мне и пришли из опеки.

Анонимный сигнал. Доброжелатель сообщил, что я, цитата, «нахожусь в неадекватном состоянии из-за психического расстройства, подвергаю ребенка опасности и не способна о нем заботиться». Основанием послужили факты моего лечения у психотерапевта во время беременности.

Раньше мой официальный брак служил неплохим прикрытием от статуса матери-одиночки, но тот самый «друг» донес и о том, что мой муж-иностранец давно погиб и не в состоянии заботиться о сыне наравне со мной.

Две женщины с каменными лицами ходили по квартире, проверяли холодильник и аптечку, выпотрошив оттуда все лекарства. Прощупывали постель, даже в бачок унитаза заглянули. Их прикосновения к нашим вещам были такими чужими, такими грубыми, что по коже бегали мурашки. Они смотрели на меня оценивающим, колючим взглядом, который так и кричал, что мне они не верили ни единому моему слову. И заявления о том, что панические атаки – не шизофрения, что я в ремиссии, что я люблю своего сына больше жизни, на них никак не действовали.

К счастью, вовремя появился Паша, которому я позвонила в тот же миг, как представители опеки переступили порог моего дома. Он привез с собой адвоката, и тот быстро решил вопрос и заверил меня, что проблема не повторится. А Павел клятвенно обещал разобраться с доносчиком.

Но я уже поняла, что можно лишиться ребенка не только из-за болезни или несчастного случая. Его можно просто отнять. По бумажке. По чьему-то злому слову. И этот страх, страх перед системой, перед равнодушием чиновника, оказался самым парализующим.