Охота на Трясогузку (СИ) - Перова Алиса

— И мы-ы!..

— Во, слыхал? — подхватывает Геныч. — И они тоже свалят.

— Спасибо, брат, — я хлопаю Жору по плечу, — но от твоей женщины я не посмею принять такую жертву. Да не парьтесь, пацаны, на месте порешаем.

— Эх, что они с нами делают, да? — довольно сокрушается Геныч и оглядывается на наших девчонок.

— Да-а, — с блаженной улыбкой вторит Жора.

— Всем горячо любимым гулюшкам посвящается, — грохочет Геныч на весь салон и запевает рычащим басом:

— Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в степи сосна,

Словно в году весна.

И я подхватываю с бесшабашным азартом:

— Hету другой такой

Ни за какой рекой,

Ни за туманами,

Дальними странами.

— Ми-ы-ы, — подтягивается Жора.

— В инее провода,

В сумерках города, — включаются девчонки…

А когда нас приветствуют огни отеля, мы завершаем все вместе:

— Можешь отдать долги,

Можешь любить других,

Можешь совсем уйти,

Только свети, свети!

* * *

Накопившаяся за последние дни усталость обрушивается на нас, едва мы ступаем на безопасную и по-праздничному яркую территорию. И к всеобщей радости впереди у нас ещё целая неделя новогодних каникул!

Какая, к чёрту, усталость, когда воздух пропитан запахом океана и возбуждения!

— Я сейчас упаду и усну, — сонно бормочет Сашка, вызывая во мне тихую панику.

Чего-о, какое усну⁈.

— А я сверху, — басит Геныч. — В смысле, этажом выше.

— Так, никто сейчас спать не будет, — едва не рыча, я встряхиваю вялую Сашку, обняв её за талию, и бросаю на Геныча многозначительный взгляд.

— Что? — он округляет глаза. — Я так и сказал — пойду наверх, приму бодрящий душ…

— А я есть хочу, — вздыхает Стефания.

— Ангел мой, а у меня есть солёные сухарики, — Геныч шуршит упаковкой. — Хочешь?

— Нет, они очень вредные.

— Ты у меня тоже очень вредная, но я же тебя хочу, — он подхватывает Стешку на руки. — Сейчас скоренько смоем с себя пыль дорог и организуем групповой гастрономический оргазм… да?

— Да! — радостно поддерживает Жора, а Геныч семафорит мне, чтоб я следовал за ними.

— Тогда я сперва схожу и выпотрошу ресторан, — с голодным энтузиазмом объявляет Инесса и тихо шепчет мне на ухо: — Вадюш, можешь у нас принять душ, пока я разберусь с ужином.

Я благодарно улыбаюсь и киваю, а про себя удивляюсь — она тоже в курсе, что я почти бездомный? Похоже, об этом не знает только моя Сашка. Надо бы, кстати, по-быстрому проинспектировать мой сарайчик.

А спустя час наша отмытая и откормленная компания отваливается от стола и зевает в шесть ртов. Я — не исключение, но постель для меня сейчас меньше всего ассоциируется со сном.

— Нет, определённо — нельзя так жрать по ночам, — вздыхает Инесса и, закусив мундштук, прикуривает.

— К маме не пойдём? — сонно мяукает Стешка с явной надеждой на возражения, и Геныч её не подводит:

— Вот уж нет, съедим вашу маму на завтрак. А сейчас марш в койку!

А вот это — то, что доктор прописал! Я оглядываюсь на мою притихшую рыжулю, и пока общее сонное настроение не сморило её окончательно, беру за руку и тяну прочь из-за стола.

— Хочешь показать мне своё бунгало? — она картинно ломается, но всё же следует за мной.

— Хочу. Правда, должен предупредить, что тебя ждёт сюрприз.

— Ты забыл, что я терпеть не могу сюрпризы? — Сашка морщит нос и дёргает меня в противоположную сторону. — Вадь, а давай лучше к океану, а то я уже соскучилась.

Желание любимой женщины — закон, поэтому, подавив тяжёлый вздох, я послушно топаю в заданном ею направлении.

На нашу удачу берег выглядит пустынным, и только шелест волн нарушает тишину спящего острова. В такое время полуночные обитатели уже расползлись по своим комфортным норкам, а ранние птахи ещё не проснулись.

— Какая красота! — восторженно шепчет Сашка. — Да?

— Му-гу, — я согласно киваю, оглаживая взглядом её грудь. — Аленький, выходи за меня замуж.

— Не-а… Хорошо здесь, правда? И теплынь такая… а на материке в это время зуб на зуб не попадает. Почему так, Вадь?

Я делаю короткий вдох, готовясь блеснуть познаниями, подслушанными у Стефании, но в этот момент от воды доносится хрипловатый женский смех, громко свидетельствуя о том, что мы не одни.

— Твою ж мать! — цежу разочарованно.

— В самое яблочко! — хихикает Сашка. — Это как раз моя мать.

Ну, вообще отлично — только тёщи нам здесь и не хватает!

И в ответ моим мыслям, как издёвка, снова звучит её хрипловатый смех. Подходя ближе к воде, я замечаю низкий одинокий шезлонг на песке, а вглядевшись в чёрный океан, наконец, обнаруживаю источник звука.

— А я не понял, она здесь что — одна веселится?

— Это вряд ли… наша маман хоть и с приветом, но не до такой степени. Смотри-ка, — Сашка указывает на две пары шлепанцев и одежду на шезлонге. — Ну что, подождём?

Она бесцеремонно сбрасывает шмотки на песок и растягивается на чужом лежаке. Я же, как баран, таращусь на её длинные ноги, обнажённые по самые вкусные места, а со стороны океана прилетает гневное:

— Слышь, подруга, а ну, бегом свалила отсюда на хрен! Я это кресло для твоей жопы, что ль, припёрла?

Тихо посмеиваясь, Сашка закидывает ногу на ногу, ещё больше заводя хозяйку шезлонга. Похоже, мы здесь надолго, и я, как верный пёс, усаживаюсь рядом на песок, а из воды, шумно поднимая брызги, к нам уже мчится грядущая беда Сицилии.

— Слышь, коза, ты что, в уши долбишься? А ну, пошла отсюда! — горланит она на весь пляж.

Я тоже начинаю ржать, но вдруг с досадой отмечаю, что моя тёща мчится в одних трусах. Хорошо ещё, хотя и удивительно, что она не полностью голая. Кстати, Геныч недавно очень точно подметил: «Тёща, как кабриолет — кузов знатный, крыши нет». Ух, берегись, Сицилия!

— Да вы что, совсем уже охрене…ли⁈. — негодует она, но в паре метров от нас вдруг осекается. — Шурка, это ты, что ль?

— Прикрой свои прелести, русалочка, — Сашка бросает ей полотенце, и тёща, быстро обмотав им свои выпуклости и радостно взвизгнув, бросается обнимать дочь.

— А-а-а, Шури-ик, да откуда ты взялась-то? Слушай, а я тебя не узнала, представляешь? Выглядишь — супер! Ты чё, похудела? А Степашечка где? — И, не слушая Сашкиных ответов, треплет меня по волосам. — Вадюшка, это ты, что ль? Да ты ж мой золотой!

— Я, Анастасия Михална… здравствуйте.

— Так, Вадик, мы, кажется, договаривались, что для тебя я — просто Настя, — она грозит мне пальцем и, оглянувшись назад, выкрикивает что-то на очень корявом сицилийском, а затем поясняет уже нам: — Это я Настика успокоила, что тут все свои и чтоб не бздел. А вы чего бродите посреди ночи?

— По тебе соскучились, мамуль, — без тени сарказма отвечает Сашка, и умилённая тёща снова лезет к ней целоваться.

— Ути, мой сладкий рыжичек!

— А ты молодец, мам, времени даром не теряешь — смотрю, язык учишь. Значит, всё-таки не передумала покорять Сицилию?

— Ну а куда ещё деваться, Шур?

— Это да… кроме как замуж, тут и податься некуда.

— Вот именно! — подхватывает тёща, не замечая сарказма. — И вам, кстати, тоже не мешает об этом задуматься.

А вот тут я полностью согласен и, подскочив с места, хватаюсь за хлипкую соломинку:

— Да я только об этом и думаю, Анастасия Михал… э-э… — поймав её взгляд, я быстро исправляюсь: — Я всё помню — «просто Настя». А всё дело в том, что я хоть сейчас готов жениться, но Ваша дочь не даёт мне шанса.

— Да ты что⁈ — тёща хищно улыбается и подбоченивается, расстреливая меня недобро оценивающим взглядом. — Значит, Шурка, поганка такая, не даёт тебе шанса? А медаль тебе, блядь, не дать? За то, что ты своим реактивным хером всю Санта-Барбару избороздил! Чего зенки вытаращил? Вас, Рябининых, мудаков горбатых, только могила исправит! А я свою дочь для порядочного мужа растила! И для счастья — так-то вот!

У меня аж дар речи пропал. Слышал бы сейчас отец, что он тоже мудак горбатый.