Непримиримая одержимость - Анис Дрети

Он провел ладонью по одежде.

— Это подходит?

— Для чего?

— Для утренней молитвы.

Кровь застыла в жилах. Я кипела от ярости: сначала он вытащил на свет мои старые страхи, а теперь пытался вторгнуться в моё священное пространство.

— Вы не пойдете со мной внутрь. — Голос прозвучал выше, чем я планировала. К счастью, рассвет только-только занимался, и свидетелей почти не было. Лишь несколько человек в ярких сари и куртках, а также в джинсах и худи, снимали обувь у входа. Склонив головы, они звонили в бронзовый колокол у входа. Глубокий, чистый звон на миг разрезал тишину улицы, словно рябь на спокойной воде.

— Почему нет?

— Потому что… — я запнулась, лихорадочно подбирая слова. Мне нужен был предлог. Любой. Мандир оставался единственным местом, где он не мог меня достать. — Наши семьи ненавидят друг друга, а внутри я могу встретить знакомых. Если нас увидят вместе, донесут отцу.

— И что?

— И у меня будут большие неприятности. Зачем Вам вообще молиться? Вы не индуист.

— Я исповедую ту же религию, что и ты.

Я открыла рот. Абсурдность его заявления на миг лишила меня дара речи.

— В-вы не пойдете со мной, — беспомощно повторила я.

— Насколько я знаю, храмы открыты для всех, кто посещает их с уважением.

— Тогда идите в другой мандир.

— Этот меня вполне устраивает.

Из меня вырвался раздраженный стон.

— Пожалуйста, хватит. Мы оба знаем, что религия Вас не интересует. Вы делаете это только для того, чтобы помучить меня.

Его выражение лица сменилось с непринужденного на каменное, будто кто-то щелкнул выключателем. Саркастичный юмор и поддразнивание исчезли.

— Ты считаешь, что отношения со мной – это мучение?

Преследование – не то же самое, что отношения! Слова рвались из горла криком, требуя выхода. Его надменная уверенность, что он может диктовать условия в нашей извращенной динамике, а я буду кивать, как марионетка, вызвала необузданный гнев.

— Мы не вместе, и да, Вы меня мучаете, — отрезала я, чувствуя, как закипаю. Шарф на шее сполз, но я не стала его поправлять. Не смела пошевелиться.

Его лицо потемнело, когда взгляд переместился на мою обнаженную шею, где еще виднелись засосы и синяки от его пальцев. Профессор Максвелл преобразился на моих глазах – или, возможно, таким он был всегда, а я просто не замечала. Исчез прежний мягкий голос, которым мужчина приглушал свою пугающую натуру; исчезла та сдержанность, которую он проявлял раньше, чтобы зищитить меня и моё личное пространство.

— Вы забыли, что сделали со мной всего несколько дней назад? — спросила я, вглядываясь в него, выискивая хоть тень раскаяния, надеясь, что где-то внутри еще теплится та нежность, которую я уловила мельком.

Но в его лице не дрогнуло ни капли сожаления. Он кивнул на мою шею и спросил:

— Болит?

Его голос звучал клинически, в нем не было ни тени раскаяния. В лучшем случае, ему было любопытно, не перешел ли он черту, оставляя на мне отметины.

Наша последняя встреча глубоко ранила меня, и дело было вовсе не в оставленных им синяках. Он взял меня в публичном месте, куда в любой миг мог войти кто угодно и увидеть это непристойное зрелище: воздух, пропитанный запахом секса, звуки тел, бьющихся друг о друга. Кульминацией стало то, что он даже не потрудился меня возбудить. Я чувствовала себя абсолютно использованной. Слезы навернулись на глаза, когда я заново пережила этот унизительный опыт.

— Почему Вас волнует, больно ли мне?

— Что за вопрос?

— Вполне уместный, учитывая наше недавнее взаимодействие.

Профессор Максвелл помолчал, разглядывая меня.

— Ты расстроена, — констатировал он.

Хоть мой взгляд застыл на асфальте, я открыла рот от изумления. Его будничный тон пробрал до костей. Неужели он думал, что после всего я в порядке? Способен ли он вообще на крупицу человеческих чувств?

— Если ты расстроена, надо поговорить. — Он достал телефон, чтобы отправить кому-то сообщение. — Я попросил Рауля подогнать машину. Пойдем позавтракаем. В храм сходим в другой день.

В его снах. Едкую горечь предательства нельзя было исцелить разговорами. Я заставила себя оторвать взгляд от земли и встретиться с его глазами, дыхание срывалось короткими, яростными рывками.

— Нам больше не о чем разговаривать.

Услышав яд в моем голосе, он, несмотря на свою ненависть к компромиссам, проявил уступчивость.

— Я не буду настаивать на молитве с тобой, если ты поговоришь со мной.

— Тогда говорите. — Мой голос прозвучал ровно, почти безжизненно. — Объясните. Как Вы можете спрашивать, не больно ли мне, если именно Вы причинили мне боль? Вы вообще когда-нибудь чувствуете раскаяние?

Его лицо стало каменным.

— Забавно, что ты заговорила о раскаянии. Ты сама начала это между нами, а затем пожалела еще до того, как простыни остыли. Я видел, как ты дольше выбирала кекс, чем думала над тем, чтобы дать нам шанс.

— Потому что Вы мой профессор.

— Ненадолго. Ты скоро выпускаешься, так что это вряд ли играет роль.

— Это не значит, что моя семья будет не против...

— Ты сказала, что дело не в твоей семье, и я тебе верю. Если ты была готова бросить им вызов ради карьеры, то поступила бы так же и ради личной жизни. Мы оба знаем, что здесь скрыто нечто большее. Так почему бы не сделать нам обоим одолжение и просто не сказать мне?

Я шумно сглотнула. Стоит ли признаться ему о Дэймоне?

Всё во мне взбунтовалось против этой мысли.

— Я ненавижу, когда ко мне кто-то прикасается, — сказала я вместо правды.

— Но не я, — немедленно парировал он. — Мы уже проходили это. Я наблюдал за тобой с первого дня. Тебя бросает в холодный пот, когда кто-то подходит слишком близко или прикасается без разрешения. Но на меня у тебя никогда не было такой реакции.

Я заморгала. Профессор Максвелл собрал против меня компромат, и немало.

— Э-это было раньше. Теперь я не чувствую себя в безопасности с Вами.

— Возможно, — резко бросил он. — Но не поэтому ты отталкиваешь меня.

— Поэтому. То, что случилось на яхте, было разовым случаем, и, очевидно, физическая сторона отношений очень важна для Вас...

— Тогда я подожду, — перебил он.

— Что?

— Я не буду давить в вопросе секса, если ты хочешь подождать.

Я резко откинула голову. Я не ожидала, что возражение обернется против меня с такой эпической силой. Каждый раз после той ночи на яхте он шел напролом, чтобы уложить меня на спину. Нет, он не способен ждать.

Я покачала головой.

— Вы не из терпеливых.

— Напротив. Научные исследования – это годы труда ради призрачных результатов. Я подожду, сколько нужно, если ты согласишься на отношения. — Помедлив, он уточнил: — Эксклюзивные. С ярлыками. Ты выпускаешься в конце семестра. Тогда и объявим об этом публично.

У меня упало сердце. Согласиться на моногамные отношения с ним означало навсегда попрощаться с Дэймоном. Дэймон мог бы закрыть глаза на несколько бессмысленных связей, но никогда – на серьезные отношения с его близнецом.

Загнанная в угол, я выдавила:

— Я никогда не буду готова.

— Я тоже так думал… до той ночи. — Голос его упал до температуры в морге. — Ты наслаждалась каждой чертовой секундой. Что доказывает мою правоту. Отвращение к моим прикосновениям – жалкая отговорка. На самом деле все твои причины – полнейшая чушь.

Он медленно сократил расстояние между нами. Мои плечи напряглись, будто готовясь к удару, и даже первый луч солнца на коже казался холодным и далеким.

— Я раскусил тебя, Роза. Ты нарочно возводишь барьеры, чтобы держать меня на расстоянии. Вопрос в том, зачем?

Я хранила молчание, зная, что его пронзительный взгляд ничего не упустит. Его расчетливый ум разгадал все оправдания, что я придумала, чтобы сохранить дистанцию. Он был прав. Семья не остановила бы меня от отношений с Дэймоном, и если бы я любила профессора Максвелла, мои родные тоже не стали бы помехой. До выпуска оставалось пару недель, после которых наши отношения «студент-преподаватель» канут в Лету. Была лишь одна причина, которая имела значение, – Дэймон.