Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

До 1935 года Скалов дважды побывал в неволе. Первый раз его арестовала ВЧК как меньшевика и члена Бюро защиты Учредительного собрания. Георгий Борисович был заключен в Петропавловскую крепость, где провел около месяца. Второй раз его, уже политработника РККА, арестовали в конце марта 1919 года, когда он готовился выехать в Туркестан. Арест был ошибкой, его приняли за другого, но пришлось просидеть недели две. Вскоре после второго ареста Скалов вступил в ВКП(б), и больше его уже не арестовывали (он даже сам в 1921 году недолго пробыл председателем Туркестанской ЧК). Но опыт прежних застенков ему ничего не дал. Публичная проработка в Коминтерне, исключение из партии, изгнание с работы и ожидание ареста сломили волю Скалова – он прекрасно понимал, что дела его сейчас куда хуже, чем в прошлые разы, и был не в силах оказать сопротивление следствию. А следователи хорошо подготовились; только что грозная троица – Молчанов, Люшков и Каган – дважды допросила его сестру. Была избрана беспроигрышная тактика – давить на тщательно скрываемое прошлое, чтобы вызвать у допрашиваемого чувство вины за обман родной советской власти. Следователи прошлись по всей ранней биографии Георгия Борисовича, обвиняя его в сокрытии неудобных фактов даже в тех случаях, когда ничего подобного не было; например, инкриминировали Скалову сокрытие меньшевистского прошлого и борьбы против советской власти на чистке 1933 года, хотя стенограмма чистки чекистам была доступна и черным по белому все эти факты отражала – к тому же после чистки Скалов по требованию начальства их изложил еще и письменно. Тем не менее из протокола допроса от 4 апреля 1935 года следует, что Скалов даже не пытался возражать чекистам: мол, да, “сознательно скрыл”. Чекисты нагло поинтересовались: с какой целью? И Георгий Борисович ответил: “Если бы я об этом сказал на чистке, я был бы исключен из партии” [774]. Не верится, что Скалов сам произнес эти слова, полностью противоречившие действительности. А чекистам нужно было зафиксировать это признание для последующего умозаключения:

И морально сломленный Георгий Борисович Скалов ответил: “Да, это так”.

Ну, от обмана партии до контрреволюции – один шаг.

И чекисты сочли, что этот шаг был сделан еще в 1923 году. В то время Георгия Борисовича ненадолго назначили ректором Института востоковедения (Армянский пер., 2), где предстояло развернуть подготовку будущих советских шпионов. По доброте душевной Скалов в предоставленной ему от института служебной пятикомнатной квартире разместил, как мы знаем, родственников и знакомых: кроме его матери и сестры Надежды с ребенком там жили студентки-подруги Е. К. Муханова и Л. И. Перельштейн (Перельшетйн была знакома со Скаловым еще по Самаре), бывший дворянин, эсер, белый офицер и одноклассник Скалова А. А. Гейер, а также семья Сидоровых – отец и сын; двое последних также были знакомы со Скаловым по Самаре. Пользуясь моментом, по той же доброте душевной Скалов устроил Сидорова-отца бухгалтером, а Гейера – заместителем заведующего учебной частью Института востоковедения (в последнем можно убедиться, заглянув на стр. 88 справочника “Вся Москва” за 1924 год). Однако в чекистском языке слово “душа” отсутствовало, слово “доброта” не использовалось, а то, что сделал Скалов, называлось “связался с группой белогвардейцев”. К тому же чекистам было яснее ясного, что все эти люди продолжали быть врагами советской власти, несмотря на робкую попытку Георгия Борисовича возразить, что их враждебность осталась в прошлом. Следователи пеняли Георгию Борисовичу:

О ужас! Скольких же будущих советских шпионов мог этот Гейер совратить с пути истинного! Нет прощения и Скалову, который, кстати, и сам хитростью пролез в партию, скрыв свою реальную биографию. Проклятый обманщик и предатель, возмущались следователи. Да, соглашался Скалов. Но это еще не все, стучали кулаком по столу следователи, вы и в дальнейшем совершали контрреволюционные преступления! Да, это так, вздыхал Скалов. Будучи командирован в Китай в качестве военного советника, я познакомился с оппозиционерами Л. И. Мадьяром и С. Тархановым и вел с ними контрреволюционные беседы, а также симпатизировал находящемуся тогда в Пекине Г. И. Сафарову. А уже работая в Коминтерне, продолжал Георгий Борисович, я, редактируя книгу Сафарова о Китае, нашел там антисталинские формулировки и рассказал о них Мадьяру для передачи Сафарову – пусть, мол, тот потихоньку их изменит, чтобы не поднимать шума… Вот тогда Мадьяр и понял, что Скалову можно доверять, и это “дало ему повод” вести с Георгием Борисовичем тот самый “крамольный” разговор на Красной площади о возможности покушения на вождей, расположившихся на трибуне Мавзолея. А так как после обсуждения этой темы Скалов с Мадьяром перешли к оценке возможности возвращения Г. Е. Зиновьева к руководству партией, чекистам ничего не оставалось, как усмотреть здесь самые что ни на есть террористические намерения. И неважно, что собеседники, с одной стороны, опасались покушения на вождей, а с другой – не верили в его осуществимость; неважно, что в разговоре о Зиновьеве Мадьяр утверждал, что возвращение Григория Евсеевича к руководству совершенно невозможно, – чекисты (а до них бывшие коллеги Скалова на партсобрании) вывернули содержание разговора наизнанку и представили дело так, будто Скалов и Мадьяр обсуждали возможность замены Сталина на Зиновьева в результате теракта. Чекистский протокол допроса зафиксировал показание Скалова:

И вот теперь настало время вернуться к контрреволюционной группе белогвардейцев. Решив, что терять уже нечего, Скалов приступил к повествованию, которое под рукой опытного следователя приобретало нужные интонации:

О Лидии Ивановне Зальмановой позже (16 апреля) покажет на допросе Муханова: