Из дальнейших показаний Либермана следует, что, несмотря на отречение от оппозиционных взглядов, он и за границей выполнял задание “центра”. Там он пробыл полгода – с августа 1928‐го по февраль 1929‐го. Он вспоминал на допросе:
Я должен был провезти в Берлин написанную Троцким в Алма-Ате рукопись “Критика проекта программы Коминтерна”. Мне было известно от Валентина, что это было поручение Всесоюзного центра троцкистов. Я должен был перевести рукопись на немецкий язык, напечатать и распространить, получить от распространения рукописи возможно больше денег и перевезти их в Союз для троцкистской работы… Я должен был связаться с бывшим коммунистом Урбансом и Вебером. После долгих трудов эта рукопись была переведена на немецкий язык, напечатана. Я не только не выручил денег от ее издания, но израсходовал еще 200 марок своих собственных денег для того, чтобы ее напечатали… На одном из заседаний правления Ленинбунда [которым руководил Урбанс] я сделал информацию о работе троцкистов в Союзе; поддерживал связи с троцкистом [С. М.] Хариным, работавшим в Парижском Торгпредстве… В Берлине я встречался с известным троцкистом [Е. Б.] Солнцевым, вместе с ним ездил к Веберу и Урбансу для того, чтобы узнать их настроения и дать указания о дальнейшей работе [806].
Вспоминал Либерман и о своем знакомстве с дочкой советского дипломата Вацлава Воровского, убитого в 1923 году в Швейцарии.
В Берлине я встретился с Ниной Воровской… она замужем, по мужу она Козлова… Она имела явку ко мне… Эту явку ей дала Полина Виноградская, жена [Е. А.] Преображенского. Со слов Нины Воровской я узнал, что Полина Виноградская ведает заграничными делами троцкистов… [Воровская] привезла ряд троцкистских документов с поручением их отпечатать и распространить. Кроме того, она передала мне поручение остаться совсем за границей… для того, чтобы продолжать троцкистскую работу в Берлине… Помимо меня Нина Воровская была связана еще с кем‐то, с кем именно, я не знаю, во всяком случае, из русских троцкистов. Она находилась под покровительством советника Полпредства в Берлине [С. И.] Бродовского. Нина мне рассказала, что когда Бродовский ездит из Берлина в Москву, то она просит его передать своей матери черный кофе и что в этот черный кофе она кладет разные троцкистские материалы [807].
Вполне вероятно, то же самое Либерман рассказал осенью 1929 года после возвращения в СССР на допросе в ленинградском ОГПУ (о котором речь позже). Как вспоминал Троцкий в 1931 году на страницах “Бюллетеня оппозиции”, Нина Воровская в 1929 году лечилась в Германии от туберкулеза, была прооперирована, но прежде, чем [она] успела оправиться, ее срочно вызвали в Москву, через Полпредство. Полуофициально ей объясняли внезапный вызов валютными соображениями. В действительности же власти установили, несомненно, связи Нины с нами и с иностранными оппозиционерами и решили сразу оборвать ее пребывание за границей… В Москве Нина уже скоро начала угасать… [808]
Григорий Борисович дал следователям компромат и на А. Г. Шляпникова:
В Берлин приезжал Шляпников, который в то время был членом партии. Шляпников поддерживал связи с Урбансом. Об этом мне рассказывал Урбанс, причем передавал, что Шляпников ему гораздо ближе, чем Троцкий. Шляпников претендовал в тот период на то, чтобы объединить все антипартийные контрреволюционные группировки. Позиция Шляпникова схематически заключается в утверждении: “ЦК уже предал революцию, троцкисты предадут, как только добьются власти, а вот я – Шляпников всегда останусь верным пролетарскому делу” [809].
Сведения такого рода были важны для чекистов, потому что следить за поведением людишек за границей было непросто, и приходилось довольствоваться донесениями “информаторов”, которые были не столь многочисленны, как в Союзе.
Между тем заграничная командировка Либермана подошла к концу. Если верить его показаниям, он, вернувшись в СССР,
прибыл в Ленинград к себе на квартиру; прекратил всякую связь с троцкистской оппозицией… Правильно будет сказать, что я не искал восстановления связей, я начал отходить от троцкистов, но никакого заявления в партию я не подавал. Это было началом разочарования [810].
Разочарование понятно – приверженность троцкизму не приносила никаких ощутимых плодов, да и перспектив у оппозиции не просматривалось. Тем не менее, как показал Либерман, какие‐то контакты с троцкистами продолжались:
Вскоре после моего приезда меня посетил Шейн, член ленинградского центра. Пробыл он у меня непродолжительное время и ушел [811].
И тут же, в феврале 1929 года, был арестован и осужден за “нелегальную троцкистскую деятельность” на три года лишения свободы (в августе 1929 года, как уже говорилось, Шейн подал заявление об отходе от оппозиции и был сразу же досрочно освобожден, а в апреле 1930‐го восстановлен в ВКП(б).
Осенью 1929 г. ко мне пришел троцкист-подпольщик Арнольд [Моисеевич] Гордин и сказал, что со мною хочет повидаться один авторитетный троцкист, прибывший из Москвы. Из разговоров с Гординым я понял, что намечается какая‐то тенденция на капитуляцию ленинградской троцкистской группой и что встреча с москвичом стоит в непосредственной связи с этим… Фамилии его я не знаю и до настоящего времени. Встреча состоялась у памятника Суворова. Приехавший дал политическую информацию, сказал, что хотел со мною познакомиться, знал, что я прибыл из‐за рубежа, попросил у меня сто рублей для троцкистской работы. Эти деньги я дал человеку, пришедшему от него ко мне на квартиру с паролем… Впоследствии я узнал, что [московский уполномоченный] является секретарем или управляющим делами ленинградского комитета по делам изобретений в период, когда во главе комитета стоял [Д. А.] Трилиссер. Это было в начале 1930 г., я пришел в комитет по одному своему изобретению, сделал вид, что его не узнал, он поступил так же. Фамилию этого лица я сейчас не могу вспомнить [812].
Фамилию таинственного “уполномоченного”, “авторитетного троцкиста”, нетрудно вычислить. На стр. 33 справочника “Весь Ленинград” за 1930 год в качестве секретаря Комитета по делам изобретений ВСНХ СССР, председателем которого являлся Д. А. Трилиссер, указан М. И. Ахматов. Известно, что 24 октября 1929 года в “Ленинградской правде” было напечатано заявление 47 ленинградских оппозиционеров об отходе от оппозиции. Первой в списке подписантов значилась фамилия Ахматова [813].
Побеседовав у памятника Суворову с Ахматовым, который, несомненно, разделял в то время разочарование Григория Борисовича в троцкизме, Либерман тут же подал заявление о восстановлении в партии. Правда, этому, скорее всего, предшествовал вызов в ОГПУ, где 12 сентября 1929 года пришлось подробно, под стенограмму, рассказывать помощнику начальника Секретно-оперативного управления ПП ОГПУ Ленобласти С. Г. Жупахину о фракционной деятельности – своей собственной и своих знакомых. Стенограмма допроса была передана в партийные организации, и те, ознакомившись, решили, что Либермана можно принять обратно. В апреле 1930 года, как уже говорилось, Григорий Борисович был восстановлен в правах члена ВКП(б).
Названные в показаниях Либермана троцкисты Яковин, Шейн, Харин, Солнцев, Бродовский, Гордин и Ахматов были впоследствии арестованы органами и, за одним исключением, физически уничтожены (Елизар Солнцев и Михаил Ахматов, по имеющимся данным, скончались в тюрьме, Арнольд Гордин пережил Большой террор, а остальные четверо были приговорены к расстрелу).
