Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Назвал Либерман и множество других людей, с которыми сталкивался по работе в “троцкистском подполье”. Компромат нашелся и на Ю. Л. Пятакова:

И даже на Лидию Сейфуллину и Сергея Эйзенштейна:

Но вместо того, чтобы поблагодарить Либермана, чекисты проявили черную неблагодарность и обвинили Григория Борисовича в двурушничестве и обмане партии, ссылаясь на то, что он в 1929 году скрыл от ОГПУ известные ему факты троцкистской деятельности. После этого они предъявили ему изъятую при обыске записную книжку, в которой были записаны фамилии Михаила Чернявского и Карпа Гвоздикова. Но Либерман отказался оговаривать коллег и заявил, что ничего компрометирующего их перед партией и советской властью ему не известно. Следователи попробовали нажать на подследственного, но Либерман не дрогнул. На том и закончился допрос, который ровным счетом ничего не дал следствию в плане разоблачения “кремлевских террористов”. Больше Либермана не допрашивали, а по итогам “кремлевского дела” ОСО вынесло Григорию Борисовичу приговор к пяти годам заключения в лагерь. В июне 1936 года в отношении него завели новое дело и в декабре приговорили уже к десяти годам ИТЛ. В конце мая 1940‐го последовал третий приговор – к пятнадцати годам. Но, по имеющимся данным, Г. Либерман отбывал срок в “шарашке”, поэтому смог все‐таки на несколько лет пережить Сталина и добиться реабилитации в 1957 году.

107

Настало время для очередного допроса Михаила Чернявского, который 8 апреля вновь предстал перед следовательским дуэтом Дмитриева – Чертока. Разъяснив путаницу с фамилией хозяйки бостонского пансиона, следователи вернулись к демоническому троцкисту Ряскину. Констатировав, что Ряскин завербовал Чернявского для “ведения террористической работы в Союзе” [816], следователи потребовали изложить все то, что Ряскин рассказывал Михаилу Кондратьевичу о себе.

Тут пошла в ход очередная заготовка чекистских сценаристов:

И вот в чекистском спектакле появляется новое действующее лицо:

Неожиданность и неуклюжесть столь поспешного введения в “повествование” нового персонажа подчеркивались тем, что чекисты были вынуждены дать примечание к протоколу допроса. В сноске указывалось:

Добавляя Раису Беннет к перечню действующих лиц, чекисты, возможно, преследовали цель вывести следствие на новый, поистине международный уровень. А может быть, искали замену Нине Бенгсон, которую по неизвестным нам причинам пока что не могли или не хотели напрямую привлекать к следствию. Чекистское намерение было выражено в формулировке вопроса, который следователи задали Чернявскому:

Михаилу Кондратьевичу терять уже было нечего, и он по подсказке следователей тут же дал нужные показания:

Этого было достаточно для ареста Беннет, который вскоре (10 апреля) и был произведен. Между тем Чернявский продолжал давать показания:

Странный способ связи – как будто в Москве существует какое‐то вражеское гнездо, где звонящих по первому требованию связывают с участниками подпольных организаций. Но чекисты продолжили ломать комедию, требуя у подследственного номер телефона этого подпольного справочного бюро. В ответ Чернявский, естественно, сообщил, что номер им забыт – к тому же телефон этот он не записывал, а заучил наизусть, так что, к сожалению, никакой возможности восстановить его не имеется. Правда, Чернявский якобы вспомнил, что номер относился к “автоматической подстанции Арбатского района” (то есть, скорее всего, начинался с Г1), но это никак не облегчало розыск “преступников”. Продолжая свои показания, Чернявский сообщил, что, позвонив по этому номеру, он должен был сказать, будто он – старый приятель Беннет и хотел бы с ней повидаться. А кому номер принадлежит, он не выяснял, ведь его “интересовала сама Беннет, а не владелец телефона”. Очень удобно для чекистов – не нужно проводить проверку, рыться в телефонном справочнике, выдумывать дополнительные сюжетные линии, которыми следствие на тот момент было и так перегружено.