Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

В этих показаниях нет ничего необычного для советской действительности, да и не только для советской. Но в СССР такие высказывания было, мягко говоря, не принято делать публично, поэтому, будучи официально оформленными протоколом допроса, они приобретали отчетливо “контрреволюционный” оттенок.

Подчиняясь логике показаний, Чернявский обвинил Рохинсона в злостном очковтирательстве. По его словам, вышестоящему начальству, прибывавшему в институт для инспекции, демонстрировались образцы разработок, которые почти ничего общего не имели с серийно выпускаемыми изделиями. Или же за достижения выдавались разработки, неприменимые на практике.

Все это Чернявский проиллюстрировал рядом конкретных примеров неправильной работы института с добытыми военной разведкой материалами: 1) срыв копирования конструкции немецкого противогаза для налаживания серийного выпуска, 2) срыв освоения (копирования) технологии производства ипритной пыли для разбрасывания с самолетов, 3) срыв освоения (копирования) производства американского химического миномета, 4) срыв использования зарубежного опыта по созданию горючих и дымовых смесей, 5) срыв освоения “новой дымовой шашки американского образца, которая во много раз превосходит по эффективности дымообразования шашку РККА”, 6) срыв освоения (копирования) немецкой фугасной мины.

Эти факты, по словам Чернявского, стали ему известны лично от Рохинсона и других военно-химических работников, с которыми он контактировал, будучи начальником химического отделения отдела военно-технической разведки Разведупра (отдел был создан как раз осенью 1934 года). Безобразия в области военно-химических разработок Чернявский теперь объяснял “троцкизмом” Рохинсона, выражавшемся в упаднических настроениях:

Конечно, трудно поверить, что Рохинсон на самом деле развивал Чернявскому столь нелепые и утопические взгляды, но следователи без зазрения совести вставляли подобные выдумки в протоколы допроса сплошь и рядом, чтобы вызвать лишний раз ярость вождя, которого просто трясло от злости от одного упоминания фамилии Троцкого.

Светлана Лохова характеризует показания Чернявского в адрес Рохинсона следующим образом:

Сомнительно, что тут сработал именно донос Чернявского, который формально был получен лишь за день до первого допроса Владимира Матвеевича. А фраза о том, что разоблачения стоили Михаилу Кондратьевичу жизни, является не чем иным, как очередной беллетристической виньеткой – ведь “осудили” его совсем не за это.

112

Самого Рохинсона следователи Дмитриев и Черток вызвали на первый допрос на следующий день, 17 апреля. По традиции чекисты начали с выяснения социального происхождение своей жертвы. Оказалось, что Рохинсон (как и многие, многие другие) скрывал свое происхождение, выдавая себя то за “сына ремесленника”, то за “сына служащего”, тогда как на деле его отец имел права купца первой гильдии (что позволяло ему жить в Санкт-Петербурге, где он и скончался в 1913 году). В разное время отец Рохинсона владел заводиками по изготовлению кирпичей (в Казани, где Рохинсон и родился в 1896 году) и деревянной тары (в Псковской губернии), использовал наемный труд. В начале века семья переехала в Петербург, где отец Рохинсона имел мастерскую, о чем указал Владимир Матвеевич в анкете, заполненной перед допросом. Однако после придирчивых расспросов следователей мастерская чудесным образом превратилась в еще один заводик по изготовлению деревянной тары со штатом наемных рабочих в 50–60 человек. Когда эти порочащие Рохинсона подробности окончательно прояснились, следователи тут же заклеймили Рохинсона позором как лжеца, после чего он признался, что и родственники его по материнской линии были до революции весьма обеспеченными людьми [859]. С партийным стажем Рохинсона тоже было не все в порядке. В 1919 году он покинул партию при перерегистрации – райком требовал две рекомендации членов РКП(б). Некоторых партийцев райком перерегистрировал с условием, что те представят требуемые рекомендации через некоторое время, а Рохинсону по каким‐то причинам в отсрочке отказали; он обиделся и заявил: “Если хотите, чтобы я оставался в партии, перерегистрируйте меня так, как других, если нет, то я предпочитаю выбыть из партии” [860]. Чекисты, разумеется, обвинили его в том, что он сознательно покинул партию “в году наибольших трудностей для Советской власти” [861]. Так или иначе, но ходатайствовать о вступлении в партию Рохинсон начал только через 6 лет после исключения. В том же 1925 году он побывал и под судом (за что – неизвестно, но в итоге его оправдали). Судя по анкетным данным, приведенным в начале протокола допроса, Владимиру Матвеевичу удалось восстановиться в партии лишь в 1929 году, но его тут же исключили во время чистки за мелкобуржуазное происхождение, за выход из партии в 1919 году, за 6‐летнюю проволочку в повторном вступлении, а также за то, что Рохинсон, оказывается, скрывал свою еврейскую национальность, называясь русским. О восстановлении в партии после исключения 1929 года в протоколе допроса сведений нет.