Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

По возвращении из Америки в 1933 году я имел с Чернявским беседу по вопросу о том, что он видел в Америке. Чернявский враждебно отзывался о лозунге партии – “догнать и перегнать”, заявляя, что приблизиться к американским уровням СССР сможет только через столетие. Он говорил, что состояние промышленности СССР и Америки совершенно несравнимо, что преодоление нашей отсталости идет черепашьим шагом, что один завод Дюпона в Америке дает столько азота, сколько все азотные предприятия Советского Союза. О безработице в Америке Чернявский отзывался как о малосущественном факторе; он ее вовсе сбрасывал со счетов. Более того, он считал, что безработный Америки живет в лучших условиях, чем трудящийся в Советском Союзе (имеет собственный автомобиль и т. д.); рисуя в самых восторженных красках положение в Америке, Чернявский одновременно весьма отрицательно отзывался об американском революционном движении. Он заявлял, что американская компартия не имеет никакого значения, что коммунистическая агитация не имеет никакого успеха. Все рассуждения Чернявского были проникнуты утверждением, что Америка – это “рай на земле”, и глубоким отрицанием успехов социалистического строительства в стране. “У них все хорошо, у нас все – плохо”. Развивая дальше свои высказывания, Чернявский считал, что неумение работать по‐американски приводит к тому, что страна несет огромные издержки, плохо строит, плохо осваивает новые производства, строит неэкономно и нерентабельно. Отсюда он приходил к выводу, что индустриализация страны осуществляется неправильно, что в этом виновато руководство ВКП(б), идущее от одной ошибки к другой [862].

В этих беседах Чернявский обнаружил себя законченным троцкистом [863].

В институте я познакомился и сблизился с Владимиром Матвеевичем Рохинсоном… Рохинсону было за 60. Он был невысокого роста, совершенно лысый, с маленькими поросячьими глазками и кустистыми бровями и с удивительной жаждой жизни и оптимизмом. Владимир Матвеевич преподавал латинский язык в Андижанском медучилище, владел также французским и немецким языками. На склоне лет он захотел овладеть и английским. При всем при этом он оказался довольно скрытным человеком. Только к концу института я узнал историю его жизни. Он закончил артиллерийскую академию, участвовал в Первой мировой войне, в гражданской войне и, в дальнейшем, был заместителем начальника института хим. защиты Красной армии. По нынешним понятиям это должность генеральская. В 1937 году он был в инспекционной поездке по Средней Азии, что и спасло его от волны расстрелов в центре. Кстати, в 1956 году, после разоблачения культа личности Сталина, Владимир Матвеевич был полностью реабилитирован, восстановлен в звании полковника с соответствующей пенсией и ему вернули квартиру в Москве. Когда я его поздравил с этим событием, он посмотрел на меня грустно и произнес: “Если бы еще двадцать лет жизни вернули”. Тем не менее он был великим юмористом и вместе с тем имел огромную эрудицию. Кстати, перед поступлением в Иняз он закончил философский факультет Университета марксизма-ленинизма. Таким образом, он всем нам в группе помогал сдавать зачеты по латыни, истории и основам научного коммунизма [864].

Он в прошлом бундовец, в 1927 или 1928 г. исключался из партии как зиновьевец, отбывал ссылку. Свои последующие заявления о восстановлении в партии Гуральский согласовывал с Зиновьевым, который вносил свои “коррективы”. По работе в Коминтерне Гуральский допускал ряд отклонений от линии Коминтерна, в частности, в вопросах, связанных с деятельностью компартии в Южной Америке. Мадьяр, который был в курсе антипартийных настроений Гуральского, в разговорах со мной просил меня “сработаться” с Гуральским с тем, чтобы он мог остаться в аппарате ИККИ. Связь Гуральского и Мадьяра носила конспиративный характер. Открыто Гуральский ратовал за разрыв связей со всеми бывшими оппозиционерами, а сам не только поддерживал тесную связь с Мадьяром, но вместе с ним у Фриды Рубинер (бывшая германская примиренка) встречался с оппозиционерами из компартии Германии. По возвращении Гуральского из‐за границы весной 1934 года он имел встречу с Зиновьевым, причем инициатором этой встречи был, по его словам, как будто Зиновьев. Характер беседы между Зиновьевым и Гуральским мне неизвестен. Полагаю, что их свел Мадьяр [866].