Вы, может быть, мне не поверите, но я утверждаю, что я Ряскину не заявлял о том, что являюсь сотрудником Разведупра. Логически, может быть, это бессмысленно, но фактически это было так [891].
При этом Чернявский категорически отвергал предположения следователей о том, что он мог сообщить Ряскину “что‐либо, что могло раскрыть ему работу Разведупра в Америке, резидента Разведупра и прочее”. Кстати, это показание не помешало Светлане Лоховой, старающейся любой ценой беллетризировать свое повествование, вставить в главу о Чернявском следующую фразу (почему‐то со ссылкой на Энциклопедию военной разведки):
Неизвестно, что именно поведал он троцкистам о своей миссии, но он определенно сказал им, что работает на военную разведку [892].
Следователи потребовали, чтобы Чернявский описал свою нелегальную работу в Бостоне во время первой командировки в США. Михаил Кондратьевич показал:
Я должен был использовать все легальные возможности для подбора для Разведупра данных обо всем, что есть ценного в американской военной химии… Мне приходилось бывать в библиотеках института, следить за всем тем ценным, что туда попадает, брать все это на заметку и сообщать резиденту, с кем я был связан, для изъятия этих книг… Агентуры в моем распоряжении не было. Из нелегального аппарата я знал только резидента, который находился в гор. Нью-Йорке. Я ему давал сведения о том, где какие изданы материалы, дающие представление о новинках в военно-химическом деле. Повторяю, что он уже сам принимал меры к изъятию этих материалов [893].
Личность нью-йоркского резидента можно установить из протокола допроса друга Чернявского М. И. Новожилова [894], которому Михаил Кондратьевич этот секрет попросту выболтал. Работник Разведупра Давид Александрович Угер прибыл в Америку 17 июня 1930 года в группе из тринадцати инженеров на трансатлантическом пароходе “Олимпик”, чтобы стать сотрудником авиаотдела Амторга и заниматься под этим прикрытием шпионской деятельностью. Впрочем, Угер действительно был инженером, так как окончил соответствующий факультет Военно-воздушной академии и параллельно год проработал в ЦАГИ. Судя по опубликованным данным [895], он хорошо говорил на немецком и английском языках. Легальная его деятельность также заключалась в выполнении обязанностей приемщика-консультанта “при технических комиссиях, работающих в САСШ от промышленности”. А нелегально он оказывал содействие в “легализации и деятельности различных лиц, прибывших в США по заданию разведывательного ведомства”. В числе таких лиц был и Михаил “Иванов”-Чернявский.
Под конец допроса следователи вернулись к “террористическому” высказыванию Чернявского о Сталине, о котором на допросах показали друзья Михаила Кондратьевича Новожилов и Иванов. Обсуждая поездку в Турцию наркома обороны Ворошилова, Чернявский заметил: “Жаль, Сталин не едет за границу, его бы там наверное убили, ну что же, тем лучше”. Да еще потом добавил, что убийство Сталина – это “единственный путь для изменения положения в стране”. Это уже явный террор – пусть и в виде намерения, но судить можно как за фактический. Чернявскому были предъявлены соответствующие протоколы допросов. И Михаилу Кондратьевичу, вставшему на путь сотрудничества со следствием, ничего не оставалось, как признать правильность показаний своих друзей. На этом допрос окончился, и Чернявский, поставив свою подпись под протоколом допроса, был уведен в камеру, где ему оставалось лишь ждать окончания следствия, суда и увода в расстрельный подвал.
В предисловии к своей книге The Spy Who Changed History Светлана Лохова описывает дело Чернявского следующим образом:
Историческое значение имеет дело работника военной разведки Михаила Чернявского. В то время его террористический заговор был в центре внимания спецслужб и политической элиты. За все время в НКВД подчеркнули лишь два разведсообщения, одно из которых было получено от источника в Бостоне и касалось роста влияния в Москве троцкистской оппозиции, связанной с международным революционным движением. Чернявский был главарем заговора с целью убийства Сталина и замены его Троцким. Именно на пули Чернявского ссылался Сталин в своей речи перед выпускниками академий Красной армии, произнесенной в Кремле 4 мая 1935 года: “Но эти товарищи не всегда ограничивались критикой и пассивным сопротивлением. Они угрожали нам поднятием восстания в партии против Центрального Комитета. Более того: они угрожали кое‐кому из нас пулями. Видимо, они рассчитывали запугать нас и заставить нас свернуть с ленинского пути” [896].
Эту идею Лохова заимствовала у Юрия Жукова, который считал, что слова Сталина про пули не относятся к Зиновьеву и Каменеву, так как в противном случае вождь вполне мог бы назвать этих двоих по именам [897]. А на самом деле якобы он имел в виду “кремлевский заговор правотроцкистского блока” под руководством Енукидзе – Петерсона, которые намеревались устроить переворот и арестовать или убить членов Политбюро. Жуков в своих работах, посвященных “кремлевскому делу”, проводит идею, что Сталин узнал о “заговоре” Енукидзе и военных раньше чекистов – то ли из доноса А. С. Сванидзе, то ли благодаря провидческому дару. Поэтому он‐де поручил Ягоде расследовать этот заговор (по Жукову, именно в нем и заключалось существо дела под кодовым названием “клубок”), а для прикрытия – раскручивать дело уборщиц, библиотекарш и сотрудников комендатуры. В отличие от Жукова Лохова отдает приоритет в области террора “троцкисту” Чернявскому. Но если судить по опубликованному в газетах тексту речи, слова Сталина явно относились не к Чернявскому и уж конечно не к Енукидзе с Петерсоном (к 4 мая 1935 года даже следствие по “кремлевскому делу” еще толком не закончилось, а последние двое преспокойно гуляли на свободе) и даже не к троцкистам, а все же к “правым уклонистам”, возможно рютинцам. За несколько абзацев до упомянутого фрагмента можно прочесть:
Были у нас товарищи, которые испугались трудностей и стали звать партию к отступлению. Они говорили: “Что нам ваша индустриализация и коллективизация, машины, черная металлургия, тракторы, комбайны, автомобили? Дали бы лучше побольше мануфактуры, купили бы лучше побольше сырья для производства ширпотреба и побольше бы давали населению всех тех мелочей, чем красен быт людей. Создание индустрии при нашей отсталости, да еще первоклассной индустрии, – опасная мечта” [898].
Кроме того, до публикации в печати фрагмент речи, в котором упоминались пули, подвергся существенной правке. В неправленой стенограмме при сохранении общего контекста выступления упомянутый фрагмент выглядел следующим образом:
Вы помните заявления, что можно заранее сказать, что вы, руководители Центрального Комитета, вы идете на авантюру, вы слышали такие речи, да и не только речи, а целые группы, коллективы, организации нашей партии, около партии создавались они, угрожали свергнуть нынешнее руководство, другие угрожали убить кой-кого из нас, хотели поколебать руководство [899].
Конечно, “слышать речи” или “помнить” об угрозах Чернявского выпускники академий никак не могли. Да и “пули” напрямую не упоминались.
Но даже если предположить, что Сталин действительно имел в виду “заговор” Чернявского, то это ничуть не доказывает наличие такого заговора в реальности.
