Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Далее Ежов сообщил, что организатор террора Каменев был “приперт к стенке” и вынужден был признаться благодаря показаниям всех трех Розенфельдов, Мухановой, Бураго, Скалова, Азбеля и Белова. Здесь Николай Иванович немного погрешил против истины. Розенфельдов действительно принудили на следствии дать показания против Каменева, но Муханова с Каменевым знакома не была и показывала о нем, ссылаясь исключительно на слова Нины Розенфельд. Наталья Бураго лишь единственный раз (17 марта) упомянула Каменева в своих показаниях, заявив, что Н. А. Розенфельд “всегда высказывала симпатию” к брату бывшего мужа. Г. Б. Скалов на обоих допросах (4 и 13 апреля) показал, что “из разговоров с Сергеем Тархановым и Мадьяром мне было известно, что под руководством Зиновьева и Каменева ведется нелегальная работа против партии и, главным образом, против Сталина”, то есть тоже ссылался на чужие слова, проверять которые никто не стал. Виктор Белов вообще ни разу Каменева в своих показаниях не упомянул, а что касается Давида Азбеля, то у него 17 марта произошел весьма примечательный диалог со следователем:

Но члены ЦК, скорее всего, поверили в ежовские сказки, так как рассказывал он их весьма уверенным тоном, а проверить истинность его заявлений было невозможно.

Зачитал Ежов и само признание Каменева:

Однако он, разумеется, не стал зачитывать следующую фразу, зафиксированную в протоколе:

Впрочем, как объяснил Ежов, более откровенные показания Каменева и не требуются, так как

Не забыл Ежов и о Троцком. Так как лично против Троцкого никто показаний на следствии по “кремлевскому делу” не давал (если не считать чекистские выдумки о “международном троцкисте” Ряскине), то Николай Иванович отделался лишь заявлением о том, что Троцкий достаточно разоблачен показаниями своих сторонников и своими собственными программными выступлениями в издаваемом им бюллетене.

Приведя еще несколько цитат из протоколов допросов (опять‐таки опираясь при этом на подготовленную НКВД справку), Ежов перешел к политической части доклада. Начал он с заявления, по сути являвшегося пересказом набившего оскомину сталинского тезиса об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму:

Этот нехитрый тезис Ежов подкрепил показаниями бывших зиновьевцев, данными под чекистским давлением на следствии по делу “Московского центра”. Перейдя к фигуре Троцкого, Ежов в дополнение к признаниям Чернявского о Ряскине привел отрывки из показаний Новожилова и Азбеля, а затем принялся цитировать статьи Троцкого из “Бюллетеня оппозиции” с критикой “бонапартистской верхушки” ВКП(б). Само наличие подобной критики позволило Ежову сделать вывод, что Троцкий призывает к устранению руководства партии силовым путем, то есть путем террора:

Подытоживая приведенные им “факты”, Ежов делал важный вывод:

После этого Ежов плавно перешел к вопросу о Енукидзе. Еще раз напомнив об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму (на этот раз он процитировал речь вождя на январском пленуме ЦК 1933 года) и о бдительности, необходимой при таких обстоятельствах, Ежов заявил:

А все почему? Во-первых, потому что система приема сотрудников на работу в кремлевские учреждения была порочной. Процветал непотизм, да и проверка по линии “органов” оставляла желать лучшего. В итоге аппарат ЦИК оказался засорен чуждыми людьми. Ежов даже привел перечень фамилий, но в окончательном варианте стенограммы его пришлось несколько подправить, а кое‐какие фамилии и вычеркнуть – информация Ежова точностью не отличалась. Например, бывшего члена кадетской партии Котляревского Ежов назвал “бывшим царским министром” (а и правда, какая разница?). Когда речь зашла о Мухановой, которая, по словам не знающего сомнений Ежова, в прошлом работала в “чешской контрразведке”, “всесоюзный староста” Калинин, чья стратегия выживания на вершинах власти заключалась в том, чтобы ни в коем случае не выглядеть умнее других, подал реплику: “Муханова была уволена в 1933 году”. Михаил Иванович, как оказалось, прекрасно знал фактическую сторону дела, но Ежов просто отмахнулся от него как от назойливой мухи: “Ничего подобного, она была уволена значительно позже”. В перечне также фигурировали машинистка Е. Л. Гамильтон, “дочь бывшего царского прокурора”, которая, к слову сказать, уволилась из Кремля еще в августе 1930 года, а также Ирина Гогуа, которую и Сталин, и Енукидзе лично знали еще ребенком. Впрочем, как уже говорилось, Ежову сходило с рук любое беззастенчивое вранье, поскольку никто и не думал его останавливать или проверять точность сообщаемых им сведений. Поэтому он, ничуть не смущаясь, продолжал нести полную ерунду: