Всем известны большие колебания Енукидзе в борьбе нашей партии с врагами, с меньшевиками, явное его заигрывание с этими же меньшевиками в ответственные периоды истории нашей революции, если взять период Баку и период Ленинграда. Обманывая, товарищи, в отношении своей роли партию, Енукидзе считал возможным сознательно скрывать эти позорные ошибки, позорные заигрывания с врагами рабочего класса [1001].
Для придания веса всему сказанному Берия налегал на грубые политические обвинения в адрес Авеля Сафроновича, накаляя обстановку в зале (он и всегда на пленумах активничал, вел себя нагло, агрессивно. Когда выступали другие ораторы, часто прерывал их издевательскими или оскорбительными выкриками с места).
Мы в лице Енукидзе имеем вопиющий пример двурушничества. То, что т. Ежов здесь докладывал, говорит о том, что он покровительствовал врагам, разведчикам классового врага, покровительствовал бывшим, вышибленным, которым не должно бы быть места не только в верховном советском органе, но вообще в обращении в Советском Союзе – бывшим министрам, князьям и всяким царским чиновникам. И все это делалось, товарищи, за счет советского государства, все это покровительство. Все это нельзя не квалифицировать как сознательное заигрывание с врагами правительства и государства [1002].
Напомнив присутствующим о том, что Енукидзе оказывал материальную помощь ссыльным “врагам”, Берия выразил сомнение в том, что Енукидзе раскаивается в содеянном, и в подтверждение этому рассказал о содержании письма, написанного Енукидзе во время отпуска в Кисловодске секретарю ЦИК ЗСФСР С. Я. Тодрии:
В этом письме… Енукидзе объясняет все, что произошло, и говорит, что, собственно говоря, ничего особенного не произошло и вы там ничего не думайте. В таком духе было письмо. О чем это говорит? Или т. Енукидзе на самом деле не понимает все то, что произошло, или же он понимает, и у него все это получается злостно. Не сказать, что он настолько глуп, что не понимает все, что произошло, лично я отказываюсь это сказать [1003].
Поэтому, заявил Берия, мало вывести Енукидзе из состава ЦК. Его надо вывести и из состава Президиума ЦИК и вообще из ЦИК. Тут в зале кто‐то крикнул: из партии исключить! Берия на это не отреагировал и закончил свое выступление верноподданическим пассажем:
Все, что связано со штабом нашей партии, все, что связано с именем товарища Сталина, все мы крепко будем держать и не позволим никому, будь он с партбилетом или без партбилета, чтобы какое‐нибудь малейшее поползновение или царапину эти товарищи получили [1004].
Вслед за Берией выступил член Политбюро ЦК ВКП(б) и первый секретарь ЦК КП(б)У С. В. Косиор. Он напомнил членам пленума про убийство Кирова, дежурно обвинив в нем Каменева, Зиновьева и их сторонников. А теперь, говорил Косиор, “мы… в еще большей степени буквально как громом поражены” наличием террористических группировок в Кремле – а все из‐за одного нашего товарища, “ которому мы очень доверяли все, верили ему, держали его на… ответственном посту”. А этот товарищ как‐то незаметно разложился, переродился и “открыл двери всякого рода шпионам, террористам и кому угодно”. Поэтому мы требуем его к ответу! А линия Зиновьева, Каменева и Троцкого в этих событиях предельно ясна – делали люди ставку на наши трудности, но их карта оказалась бита, и вот теперь их последняя надежда – террор. Поэтому каждый, кто политически колеблется, – наш прямой враг, контрреволюционер! Будь он бывший белогвардеец или оппозиционер – без разницы. Мы должны с ним расправиться! Но еще опасней террористов те люди, которые “открывают им двери”, облегчая доступ в святая святых нашей партии. Поэтому никакого сочувствия Енукидзе, “никакого человеческого отношения”! Подчеркнул еще раз Косиор, что в данном случае дело не ограничивается одними троцкистами и зиновьевцами – они тесно сплелись с иностранной контрразведкой, шпионами, “это один общий клубок”. Так что необходима бдительность. Людей, допустивших убийство Кирова, “судили и сурово их наказали по советским законам”. А нынешний случай – “дело нисколько не меньшей значимости, наоборот – большее, с фактами большей значимости”. И оргвывод: “Мне кажется, что здесь того, о чем говорили товарищи, – вывод из Центрального Комитета, – недостаточно. Несомненно, что своим поступком Енукидзе поставил себя вне рядов партии” [1005].
Таким образом, уже во втором выступлении после основного доклада была обозначена та мера наказания Енукидзе, которая и будет фактически проведена по итогам пленума.
После Косиора слово предоставили М. Ф. Шкирятову, члену Комиссии партийного контроля, который фактически был там правой рукой Ежова, недавно назначенного председателем. Шкирятов, подобно Берии, тут же принялся нагнетать обстановку:
Всех нас, членов ЦК, членов нашей партии как гром среди ясного неба поразило, когда мы узнали о том, что враг ходил по Кремлю, вокруг вождей нашей партии, подбирался с ножом, с револьвером, выбирал подходящий момент, чтобы выстрелить в мозг нашей партии, мозг мировой революции, – в т. Сталина [1006].
Как и Косиор до него, Шкирятов припомнил убийство Кирова и поделился с присутствующими:
Я очень тяжело переживал потерю Кирова, и когда я находился в Ленинграде, у меня было такое состояние, что я готов был задушить этого негодяя [1007].
Он имел в виду, конечно, Леонида Николаева, но вышло довольно комично, так что из официальной стенограммы пришлось этот фрагмент вычеркнуть.
Тут же Шкирятов взялся дополнить Ежова, поделиться дополнительным фактами, вскрывшимися во время проведенной им проверки аппарата ЦИК СССР. Оказалось, что из всего аппарата (больше ста человек) доверить работу в Кремле можно было лишь девяти человекам, а остальных пришлось уволить или перевести в учреждения, расположенные вне Кремля. А ведь все эти уволенные и переведенные раньше свободно заходили в Кремль – волосы встают дыбом, если представить, что они могли натворить! Конечно, не все они террористы, не все способны поднять руку на вождей, но помочь врагу всегда были готовы! И Шкирятов дал волю фантазии, расписывая коварство врага:
Вот, например, одна из сотрудниц, она действовала очень хитро. Чтобы пробраться в библиотеку т. Молотова, в библиотеку т. Сталина, она начала со знакомства с женой красного командира из охраны, которая работала уже в кремлевской библиотеке. Она начинает ходить к ним в гости, заводит дружеские отношения и таким путем проникает в Кремль [1008].
Речь идет, несомненно, о Мухановой, которая ни с какой женой красного командира не знакомилась и в гости к ней не ходила. Да и жены никакой не было – была сестра Алексея Синелобова Клавдия. Но Муханова с ней в близком знакомстве не состояла – даже по чекистскому сценарию “связь” между библиотекаршами и Алексеем Синелобовым осуществляла Н. А. Розенфельд. Впрочем, такие “мелочи” могли волновать лишь тех, чья жизнь и свобода от них напрямую зависела, но никак не участников пленума ЦК; правда, их сытая и спокойная жизнь тоже подходила к концу, но они об этом еще не знали, а если бы кто‐нибудь им об этом сказал, – не поверили бы.
Покритиковал Шкирятов партийную организацию ЦИК и парторга Зайцева, который для борьбы с чуждыми элементами никаких мер якобы не принимал, ограничиваясь лишь информированием Енукидзе. (О том, что в аппарате шла постоянная грызня и травля сотрудников по политическим мотивам, Шкирятов предпочел умолчать.)
