А ведь и Енукидзе молчал, глядя на все эти безобразия. Как же так вышло? А он “целиком и полностью потерял классовое чутье, партийную бдительность… не оправдал того большого доверия, которое оказывала ему партия и ее Центральный Комитет”. Так что, подчеркнул Шкирятов, надо сделать вывод не только в отношении Енукидзе, но и в отношении всей парторганизации. Однако грозный партийный судия не стал уточнять, какой именно вывод нужно сделать, какие меры принять – пусть более заслуженные товарищи решают.
После Шкирятова на трибуну вышел И. А. Акулов, бывший прокурор СССР, недавно уступивший свой пост А. Я. Вышинскому и сменивший Енукидзе на посту секретаря Президиума ЦИК. Он, вслед за Ежовым, сразу же напомнил собравшимся в зале о предупреждении Сталина, прозвучавшем два с половиной года назад на объединенном пленуме ЦК и ЦКК (январь 1933 года). Вождь тогда сказал:
Надо иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов. Именно потому, что они умирают и доживают последние дни, они будут переходить от одних форм наскоков к другим, более резким формам наскоков, апеллируя к отсталым слоям населения и мобилизуя их против Советской власти. Нет такой пакости и клеветы, которых эти бывшие люди не возвели бы на Советскую власть и вокруг которых не попытались бы мобилизовать отсталые элементы. На этой почве могут ожить и зашевелиться разбитые группы старых контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов центра и окраин, могут ожить и зашевелиться осколки контрреволюционных элементов из троцкистов и правых уклонистов [1009].
И действительно, “зашевелились” троцкисты, да в придачу к ним еще и белогвардейцы. Гениальное предвидение вождя сбылось. А мы, продолжал Акулов, не вняли этому предупреждению, оказались “большими чудаками” и доигрались до того, что в Кремле получили “клоаку”, которая, не будь она своевременно вскрыта, угрожала бы нам “бедствием, горем, неизмеримо большим, чем потеря товарища Кирова”. И во всем виновата “мягкотелость” Енукидзе, его склонность к “гнилым компромиссам”. У меня, убеждал Акулов, “и деловые, и личные отношения с тов. Енукидзе были самые хорошие”, но мы же не просто люди, мы – революционеры-большевики… Тут у докладчика произошел смешной обмен репликами с залом. Услышав ключевое слово “большевики”, простоватый Ворошилов встрепенулся и подал реплику:
ВОРОШИЛОВ: А потому и не люди.
АКУЛОВ: Не только люди.
СТАЛИН: Он хочет сказать, не просто люди.
АКУЛОВ: Мы не можем рассуждать только по‐человечески, как иногда любят выражаться.
МИКОЯН: Не по‐человечески, а по‐обывательски.
АКУЛОВ: Я считаю, что я сказал правильно. Я думаю, что весь пленум меня понял.
ГОЛОСА: Понял, понял [1010].
В зале, конечно, все считали себя сверхлюдьми, высоко вознесшимися над обывателями-муравьями, копошащимися где‐то внизу. Члены ЦК, может быть, науками и даже родным языком владели слабо, но зато единственно верное учение и мудрый вождь ярко озаряли им тьму, в которой барахталось все остальное человечество. Это и подтвердил Акулов, попутно заметив:
А если моя формулировка не совсем точная, это не беда, тов. Ворошилов. Каждый из нас иногда допускает неточные формулировки, в том числе и Климентий Ефремович допускает. Случается.
Утвердившись в роли сверхчеловека, Акулов отринул все человеческое и отказался от поддержки недостаточно жестких оргвыводов, предложенных Ежовым. Он вслед за Косиором предложил исключить Енукидзе из партии. Обращаясь почему‐то к Ворошилову, Акулов объяснил, что такая мера необходима не только для наказания Енукидзе, но и для предупреждения других ответственных партийцев.
После этого Акулов перешел к рассказу о чистке аппаратов ЦИК и ВЦИК. Он признался, что чистка была негласная и проводилась под присмотром НКВД. По итогам выяснилось, что весь аппарат в целом “политически индифферентный”, а большинство людей в нем – “не наши” (или, как сформулировал в реплике Сталин, – “безличные”). Как уже говорилось, после проверки осталось лишь 9 человек, 59 было уволено, 41 человек был переведен в учреждения вне Кремля, и вновь принято на работу 20 человек. Из 29 человек, работающих в Кремле, осталось лишь четверо беспартийных, а при Енукидзе процент таковых доходил до шестидесяти, причем 40 % беспартийных было среди лиц, работавших “непосредственно по соседству с Политбюро”. Тут возразил Ежов – мол, больше. Но Акулов просто не брал в расчет библиотеку – гнездо террора. А тамошние беспартийные были “махровые контрреволюционеры или люди близкие, родня этих махровых контрреволюционеров”. Зато теперь
остальной аппарат ЦИК Союза выведен и работает вне Кремля в доме правительства на набережной. Аппарат библиотеки сокращен в 3 раза почти. Сейчас там работает 8 человек. Все точно так же прошли проверку, и из аппарата библиотеки осталось 2 человека из 20 с лишним. Остальные точно так же прошли проверку – и партийную, и НКВД, [все они] коммунисты [1011].
Затронул Акулов и волновавший всех вопрос охраны Кремля:
Сейчас комендант Кремля имеет специального заместителя [чекиста А. И. Успенского. – В. К.], который ведает только охраной Кремля, который в этой части подчинен НКВД. Кроме того, комендатура Кремля разгружена от целого ряда хозяйственных функций, которыми она занималась. Так что комендатура Кремля следит главным образом за охраной. За ней остались небольшие хозяйственные функции, связанные с эксплуатацией зданий, находящихся в Кремле. Все остальное передано в хозяйственный отдел ЦИК [1012].
Да и самого Акулова лишили всех функций, связанных с охраной.
Затем проведена была работа по пересмотру пропусков. Значительно ограничено количество так называемых постоянных пропусков. На очереди стоит вопрос о введении единого пропуска. До сих пор действовали разные документы, в том числе и документы ЦИК [1013].
С места П. П. Постышев (первый секретарь Киевского обкома ВКП(б) и второй секретарь ЦК КП(б) У) подал реплику о том, что и ЦИК, и ВЦИК (вместе с Акуловым) надо бы из Кремля убрать. Действительно, зачем там эти два второстепенных учреждения? На это Акулов отозвался метафорически, в том духе, что “здание не строится в несколько месяцев”. Выезжать из Кремля и совсем уж терять престиж не хотелось, рассчитывал, видно, Иван Андреевич на долгую и почетную службу на новом посту. Но всего лишь через два года Ивана Андреевича ждал арест, следствие и расстрел по списку. По иронии судьбы (а может быть, и не случайно) в тот же расстрельный список от 21 октября 1937 года был включен и Енукидзе и расстрелян в один день с Акуловым. Енукидзе до этого уже включался в список от 10 июля 1937 года, но Сталин напротив его фамилии написал: “подождать пока”. Неужто ждал, пока “созреет” Акулов? Каково этим двоим было встретиться в расстрельном подвале?
Заканчивая свое выступление, Акулов задался вопросом: гарантированы ли мы от того, что враг вновь не просочится в Кремль? И ответил: нет, конечно. Нужно постоянно проявлять бдительность и “каждодневно” проверять работников (и, главное, не спать, добавил с места Сталин), – и вот тогда‐то мы получим гарантию, что ничего подобного больше не повторится.
Сталин же бросил вдогонку:
Особенно иметь в виду, когда так называемые маленькие люди, неизвестные коммунисты и беспартийные, сигнализируют, что дело плохо, чтобы обращали на это дело внимание. Они больше видят [1014].
