Вслед за Кабаковым выступил опытнейший царедворец и в недавнем прошлом главный подручный вождя Лазарь Каганович. Его партийно-государственная карьера уже миновала зенит – совсем недавно, в марте, лишился он постов первого секретаря Московского комитета партии в пользу Хрущева и председателя КПК в пользу Ежова и занял пост наркома путей сообщения. Но благодаря былой близости к вождю Каганович нутром чуял самые потаенные намерения “родителя” и умел облечь их в правильную словесную форму. Поэтому выступление Лазаря Моисеевича сразу же придало заседанию пленума нужную политическую тональность:
Тов. Енукидзе своей речью обнаружил, что он и сейчас, после доклада Ежова и постановки вопроса на пленуме Центрального Комитета не хочет понять политической сути вопроса [1032].
Тут же с мест раздались крики: “Правильно!”
Как и другие ораторы, Каганович активно раздувал масштаб сфальсифицированного чекистами дела, придавая ему поистине апокалиптические черты:
Никогда… мы не стояли перед такой опасностью для жизни самого дорогого для нас человека, для жизни товарища Сталина, как мы стояли в недавнем прошлом в связи с существованием открытой сейчас банды белогвардейцев, террористов, зиновьевцев, каменевцев, которые свили себе гнездо в Кремле. Что может быть более опасного, если бывшие княжны, офицерье, троцкисты получают совершенно легальные возможности работать, ходить и даже пропускать других своих знакомых в Кремль. Это не то, что пробрался один враг нелегально, подпольно, каким‐то образом достал билет и пробрался в Кремль. Это несколько организаций, которые пользовались легальностью и даже привилегиями [1033].
И всю эту тщательно выстроенную им конструкцию резко обрушил на Енукидзе под одобрительные возгласы из зала:
И эту легальность, т. Енукидзе, эти привилегии для белогвардейцев-бандитов, как ни хотите, создали вы [1034].
Конечно, Енукидзе не оппозиционер, продолжал оратор, не террорист. Он – большевик, “потерявший облик и внутреннее существо”. Но именно поэтому он дискредитирует и “срывает основы” партии и содействует врагам. А ведь товарищ Сталин предупреждал, что сейчас поднимают голову и объединяются все недобитые остатки контрреволюции, а ведь он не уставал повторять нам, что от коммуниста требуется
стойкость победителя, не поддающегося никаким соблазнам, ни дружбе с этими элементами, ни их лести, ни бытовому сращиванию с ними, а тем более политическому примиренчеству к ним [1035].
Требовал от нас товарищ Сталин – не зазнаваться, не убаюкивать себя хвастливыми песнями, не демобилизовываться. А Енукидзе требования товарища Сталина нарушил, проигнорировал.
В Кремле в течение довольно длительного времени работало несколько групп людей; в особенности надо подчеркнуть работу опасной группы военных троцкистских элементов, которые сидели в Кремле. Эти люди – с оружием, люди, которые при исполнении своих служебных обязанностей могут наделать очень много бед. И вот эта каменевско-зиновьевская группа прямым образом соприкасалась с троцкистской группой, с белогвардейцами, с участниками колчаковско-каппелевского движения в лице Скалова и всех тех групп, о которых здесь докладывал тов. Ежов [1036].
Потерял Енукидзе чутье коммуниста-большевика, резюмировал Каганович. И внезапно выдал довольно точный портрет Авеля Сафроновича:
Он вначале показал себя здесь в Кремле “добродушным папашей”, обывателем, а потом погряз в болоте обывательского разложения и меньшевистско-либерального отношения к врагам рабочего класса и колхозников. Его подкупала лесть, его подкупала слава о нем среди врагов как о самом “добром” человеке. И я скажу, в его выступлении здесь было даже бравирование, хвастовство, подчеркнутое заявление: “Да, я помогал, я добрый человек”. И здесь сказывается демонстративность: пострадал за доброту [1037].
И тут же последовала резкая отповедь:
Нет, вы не за доброту свою пострадали, вы, Енукидзе, пострадали за то, что проявили доброту к классовому врагу за счет партии и государства, вы сжились с ними, вы злоупотребили доверием партии и государства [1038].
С помощью слов “за счет партии и государства” решил Каганович выпятить экономическую составляющую дела Енукидзе, на которую выступающие в прениях еще не успели обратить должного внимания (но товарищ Сталин, видимо, в узком кругу сильно возмущался):
КАГАНОВИЧ: Откуда, спросит рабочий, ты берешь эти деньги. У нас в аппарате ЦК, даже если нужно кому‐нибудь выдать пособие 500 рублей, товарищ Сталин всегда ставит вопрос в секретариате.
СТАЛИН: Даже если 50 или 100 рублей. Обязательно. Я не имею право сам это сделать [1039].
Такие предельно лицемерные высказывания косвенно укрепляли образ Сталина-бессребреника, вечно ходящего в заштопанном кителе и стоптанных сапогах. Высшее большевистское руководство периодически зарывало в землю и пускало по ветру миллионы рублей и делало это абсолютно бесконтрольно, не ставя никаких “вопросов в секретариате” и уж тем более не задумываясь о том, что по этому поводу скажет какой‐то там “рабочий”. Но вина в растранжиривании средств все равно пала на Енукидзе. И он же оказался виноват в неверном подборе кадров. Ну и что, что ГПУ проглядело? Енукидзе как член ЦК, как секретарь ЦИК должен был быть зорче любого ГПУ. Однако его подход к подбору кадров оказался исключительно непартийным. Да и каялся он не по‐партийному.
Если вы искренне, т. Енукидзе, заявляете, что готовы понести наказание для того, чтобы другие извлекли урок, тогда вы должны были свой урок разобрать честнее, как в аппарат пробрались враги, как вы покровительствовали негодным людям, а не замазывать и не доказывать, что‐де ничего особенного не случилось [1040].
Слова оратора прерывались криками с мест: “Правильно! правильно!” Увлекшись, Каганович немного приоткрыл завесу тайны над принятием решений о трудоустройстве Енукидзе после вскрытия “террористических групп” в Кремле:
Как только получились первые данные об аппарате ЦИК, товарищ Сталин собрал нас, поставил вопрос, что надо Енукидзе снять с поста секретаря ЦИКа. Должен сказать, что не все сразу ориентировались в этом деле, но товарищ Сталин сразу увидел и почувствовал, что здесь гнилью пахнет, и надо остро поставить вопрос – о снятии Енукидзе с должности секретаря ЦИК. Было вынесено решение – снять т. Енукидзе с поста секретаря ЦИК, послали его в Закавказье. Затем по ходу следствия, когда выяснились еще другие факты, товарищ Сталин поставил вопрос, что нельзя держать Енукидзе на таком посту, как пост председателя Закавказского ЦИК. Сняли его с поста председателя Закавказского ЦИК и дали ему работу уполномоченного по курортам в Кисловодске [1041].
А теперь, продолжал Каганович, Енукидзе должен быть наказан еще строже – ведь он оскандалил, опозорил себя не только как член ЦК, но и как коммунист. К тому же пример Енукидзе послужит наукой и для других впавших в благодушие коммунистов, которые успокоились на достигнутом и готовы отправиться, по меткому выражению товарища Сталина, на боковую.
Дальше Каганович, войдя в привычную колею, заговорил о достижениях, про лозунг Сталина о “дополнении пафоса строительства пафосом освоения”, об отмене карточной системы, об укреплении колхозов… О величайшей победе нашей партии, нашей политики… Но чтобы слушатели не начали задремывать, Каганович прервал победные реляции суровым предостережением:
