История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Никто из людей, знавших об отношении джентри графства Корнуолл к сэру Ричарду Гренвиллу и о громком ропоте, который возбуждали в простом народе чинимые им жестокости и притеснения, никогда бы не поверил, что столь необходимая мера, против него принятая, могла бы вызвать в ту пору хоть какое-то недовольство, ведь едва ли не каждый день кто-нибудь являлся на него с жалобой. Проезжая через Бодмин, принц получил прошение от жен многих достойных и состоятельных особ, и среди прочих — мэра Лоствизила, безусловно преданного королю и оказавшего ему важные услуги. Всех их Гренвилл посадил в тюрьму за то, что они посмели ловить рыбу в реке, исключительное право рыболовли в которой принадлежало будто бы ему в силу королевского указа о секвестре в его пользу лоствизильского имения лорда Робертса. Арестованные же заявляли, что они не нарушали закон и всегда свободно ловили рыбу в этих водах как держатели манора Его Высочества в Лоствизиле (между ними и лордом Робертсом долго тянулись судебные тяжбы за это право). Когда же Его Высочество прибыл в Тависток, то и там к нему явилось множество женщин, умолявших освободить их мужей, заключенных сэром Ричардом в тюрьму за отказ молоть зерно на его мельнице, что, как утверждал Гренвилл, они были обязаны делать по обычаю. Таким образом Гренвилл употреблял свою военную власть всякий раз, когда находил нужным заявить претензии на какие-нибудь гражданские выгоды, и выпускал заключенных из тюрьмы лишь после того, как они безропотно исполняли его волю.

Когда сам Гренвилл был взят под стражу, в лонстонской тюрьме томились по меньшей мере тридцать человек, констеблей и иных особ, которых он туда посадил, обложив штрафами (достигавшими порой трехсот, четырехсот и даже пятисот фунтов) как преступников (хотя и не вправе был судить об их виновности), в намерении держать их в заключении, пока не заплатят. Среди них оказался мэр Сент-Айвза, пользовавшийся репутацией честного человека, которую вызвались подтвердить комендант полковник Робинсон и все окрестные джентльмены. После недавнего возмущения (о котором упоминалось выше) мэр внес сэру Ричарду Гренвиллу пятьсот фунтов залога, поручившись, что некий молодой человек, обвиненный в причастности к мятежу, но в тот момент отсутствовавший, явится к нему в такой-то день. К назначенному дню его не нашли, но уже через три дня по истечении срока мэр препроводил юношу к сэру Ричарду Гренвиллу. Последний, однако, этим не удовлетворился, но отправил своего человека к самому мэру с требованием уплаты пятидесяти фунтов за ложное поручительство, а когда мэр отказался немедленно заплатить, посадил его в лонстонскую тюрьму. Сын мэра подал принцу в Труро ходатайство об освобождении отца, изложив истинные обстоятельства дела и вдобавок представив авторитетные свидетельства о его благонамеренности. Ходатайство велено было передать сэру Ричарду Гренвиллу с приказанием, если его содержание соответствует действительности, выпустить мэра. Как только сын мэра принес ему это ходатайство, Гренвилл засунул его себе в карман, заявил, что принц ничего толком не понял, и велел посадить сына в тюрьму, заковав в колодки за дерзость. После второго ходатайства на сей счет, поданного принцу в Лонстоне, когда сам сэр Ричард уже находился под арестом, Его Высочество приказал лорду Гоптону провести расследование и, если сказанное в ходатайстве подтвердится, освободить узника. Услыхав об этом, сэр Ричард послал тюремщику категорический запрет выпускать Гаммонда, угрожая заставить его самого заплатить злополучный штраф, а затем возбудил в городском суде Лонстона дело о потере залога мэром. Но, несмотря на все это, после ареста Гренвилла даже те, кто более других на него жаловался, выражали глубокое беспокойство; многие офицеры, служившие под началом сэра Ричарда, шумно требовали его освобождения; иные же не жалели усилий, чтобы принятые против него меры представить главной причиной народного недовольства и всех последующих неудач, в чем более прочих усердствовали некоторые из придворных самого принца: они так заботились о судьбе Гренвилла, что совершенно забыли о своем долге перед собственным господином.

Глава XXI

(1646)

Из-за нехватки провианта и повозок для амуниции лорд Гоп-тон смог выступить из Лонстона лишь в пятницу 6 февраля. Он взял с собой только половину и без того скудных запасов и в надежде, что комиссары пришлют впоследствии остальное, двинулся к Торрингтону, где решил закрепиться и стоять до тех пор, пока ему не подвезут продовольствие и он не получит точных сведений о передвижениях и состоянии неприятельских войск. Гоптон не провел в Торрингтоне и пяти дней (успев, впрочем, за это время забаррикадировать города и возвести вокруг него небольшие укрепления), когда сэр Томас Ферфакс подошел к Чимли с 5000 пехоты, 3500 кавалерии и 500 драгун. О том, что неприятель так близко, Гоптон узнал от взятого в плен лейтенанта, которому случилось заниматься в тех местах грабежом — и это несмотря на все строгие приказы, данные отрядам охранения, один из которых находился (или должен был находиться) в двух милях от Чимли: столь нерадиво исполняли тогда свой долг как солдаты, так и офицеры.

Получив таким образом известия о численности и расположении неприятеля, лорд Гоптон мог теперь либо отойти в Корнуолл, либо ждать врага на месте. Первое решение (не говоря уже о скверном его действии на боевой дух солдат) могло, по-видимому, лишь отсрочить, но не предотвратить надвигающееся бедствие, ведь Гоптон понимал, что если он приведет эту массу кавалерии в Корнуолл, то немногие милиционеры, все еще остававшиеся под знаменами, немедленно разбегутся по домам; прочую же конницу и пехоту быстро уничтожит неприятель. А потому, несмотря на значительное превосходство неприятеля в пехоте, Гоптон решил ждать Ферфакса в Торрингтоне, ведь если бы враг попытался атаковать его на столь сильной позиции, то он имел бы более выгодные условия для обороны, чем где-либо еще. Итак, Гоптон выставил караулы, определил каждому его место, сосредоточил в городе столько кавалеристов, сколько посчитал нужным (и сколько смог собрать за столь краткое время), а остальной коннице приказал расположиться на пустоши к востоку от города. Однако из-за трусости пехотинцев неприятель овладел в одном пункте баррикадами, после чего находившиеся в Торрингтоне кавалеристы, выказав еще больше малодушия, пришли в такой ужас, что их нельзя уже было ни заставить атаковать, ни даже удержать на месте. Охваченные смятением, они обратились в бегство; их примеру последовала пехота на линии укреплений и на других позициях, предоставив своему главнокомандующему (а он был ранен пикой в лицо, и к тому же под ним убили лошадь) и еще нескольким джентльменам самим думать о своем спасении; а один офицер, полагая, вероятно, что солдаты удирают недостаточно быстро, объявил в всеуслышание, что своими глазами видел, как главнокомандующего насквозь пронзили пикой. Лорд Гоптон нашел себе другую лошадь, но, брошенный собственными солдатами, вынужден был отступить к границам Корнуолла; два или три дня он провел в Бодмине, пока к нему не явилось от тысячи до тысячи двухсот пехотинцев. Там же был поставлен на обсуждение вопрос: поскольку с такой пехотой сопротивление неприятелю немыслимо, а невозможность сколько-нибудь долго содержать в Корнуолле кавалерию вполне очевидна, то не следует ли этой последней прорываться к Оксфорду; однако, приняв в расчет крайнее изнурение кавалеристов, которые провели несколько суток в поле, а также силу развернувшегося в двух милях неприятеля, замысел этот сочли неосуществимым. Вдобавок в это же время явился курьер из Франции (сэр Д. Уайатт), твердо заверивший, что в ближайшие три недели, самое большее — месяц, оттуда прибудет четыре или пять тысяч человек пехоты; сам гонец заверял, что в момент его отъезда большая часть этого войска уже находилась в готовности; то же самое говорилось и в доставленных им письмах.

Неприятель двинулся к Страттону, а затем к Лонстону, где со своим полком милиции к нему присоединился м-р Эджком, всегда твердивший о своей верности королю. Лорд Гоптон отошел в Бодмин; кавалеристы его, как солдаты, так и офицеры, несмотря на все строгие приказы, совершенно не думали о выполнении своего долга, и, как жаловался впоследствии сам Гоптон, со времени принятия им командования и вплоть до роспуска армии не было, пожалуй, случая, чтобы какой-нибудь отряд или дозор явился в назначенное ему место хотя бы в половинном составе и не опоздав на два часа. Бригада Горинга, которая находилась в дозоре на возвышенности неподалеку от Бодмина, отступила без приказа, не потрудившись выслать разведчиков, так что большая часть армии мятежников успела средь бела дня приблизиться к Бодмину на расстояние трех миль, прежде чем стоявшая там пехота что-то заметила. В итоге лорд Гоптон вынужден был немедленно отвести свою пехоту и обоз на запад; эту холодную ночь (дело было 1 марта) он провел в чистом поле, и, однако, несмотря на все усердно рассылаемые им приказы, так и не смог к концу следующего дня собрать сколько-нибудь значительные силы конницы, ведь его кавалеристы выбирали себе места для постоя по всей округе, где сами хотели; многие устроились на квартирах в двадцати милях от Бодмина, многие перебежали к неприятелю, другие же нарочно не покидали своих квартир, дожидаясь прихода неприятеля.