История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

< Прежде чем оставить принца на острове Сияли, мы должны упомянуть еще об одном событии. В предшествующей книге подробно описывались меры, принятые против герцога Гамилтона в Оксфорде, его арест и заключение в Пенденнис-касл. А поскольку впоследствии мы увидим его действующим на стороне короля, во главе большой армии, то было бы ни с чем не сообразным оставлять читателя в неведении о том, как герцог вновь оказался на свободе, которую с таким рвением употребил в интересах Его Величества и даже отдал жизнь на службе королю - что не только восстановило его репутацию в глазах многих честных людей, но и заставило их усомниться в справедливости и разумности прежних строгостей.

Когда принц впервые посетил Корнуолл (в конце июля по делам, касавшимся его доходов от этого герцогства), он провел несколько дней в Труро. Приглашенный на обед комендантом Пенденниса, он ответил согласием, рассчитывая, среди прочего, хорошенько осмотреть укрепления замка. Все знали, что там находится в заключении герцог Гамилтон, который непременно пожелает явиться к руке Его Высочества, а потому было решено, что принцу не следует допускать к своей особе человека, вызвавшего гнев его отца, и что никто из советников и слуг принца также не должен видеться с узником. Коменданту же посоветовали, на время пребывания принца в замке, перевести герцога из его комнаты в солдатские казармы, на что Гамилтон затем горько жаловался, уверяя, что очень хотел увидеть принца и поговорить с лордом Колпеппером или канцлером. Впоследствии он передал просьбу о встрече с ними через своего слугу м-ра Гамилтона, и когда канцлер в середине августа готовился посетить порты Падстоу, Маунт и Пенденнис (с тайной целью принять необходимые меры к возможному отъезду принца из Англии), Его Высочество позволил ему повидаться с герцогом.

Им устроили встречу. Обменявшись любезностями со старым знакомцем и пожаловавшись стоявшему рядом коменданту на строгое содержание и суровое обращение (хотя канцлер отлично знал, что узник заправляет комендантом, как хочет), герцог повел речь о своем положении и о постигшем его несчастье без всякой вины попасть в немилость к Его Величеству. Он сказал, что хочет сделать предложение, которое, как он убежден, послужит к пользе Его Величества, и попросил канцлера, если тот также найдет его разумным, довести его до сведения короля и сделать все, чтобы оно было принято. О происходящих в обоих королевствах событиях, продолжал герцог, он знает лишь то, что слышит от джентльменов, с которыми обедает в соседней комнате, однако полагает, что после неудачи при Незби дела Его Величества в Англии обстоят гораздо хуже, чем надеялись его сторонники, а потому королю следует как можно скорее завязать сношения с Шотландией; и если бы он, Гамилтон, находился сейчас на свободе,то, вне всякого сомнения, смог бы оказать Его Величеству важные услуги и побудил бы шотландцев либо взять на себя роль могущественных посредников, либо прямо выступить на стороне короля и объединиться с Монтрозом. Многие полагают, будто он мечтает лишь о мести Мотрозу, который и в самом деле нанес ему жестокие и беспричинные обиды, однако теперь, когда гибель грозит королю и монархии, он готов забыть личную вражду и, думая только об интересах страны, действовать с Монтрозом заодно. К тому же он признает, что, как бы несправедливо ни поступил Монтроз с ним самим, для короля он сделал многое. Принятие его предложения, заключил Гамилтон, ничем не может повредить королю, ведь он останется узником, освобожденным под честное слово, и если его усилия не принесут королю пользы (а сам он твердо убежден в обратном),то он немедленно возвратится в Пенденнис.

Канцлер, немного подумав, ответил, что он не сомневается в способности Гамилтона, пользуясь своим влиянием на многих людей, сослужить королю добрую службу в обоих королевствах; что король, как он слышал, уже сделал какие-то предложения шотландской армии в Англии; и что Гамилтон сможет доказать свою преданность Его Величеству, если отправит послание своим друзьям и вассалам в шотландской армии под Герифордом, своим друзьям в самой Шотландии и, наконец, собственному брату, одному из могущественнейших противников Монтроза, и побудит их принять сторону короля или оказать ему какую-нибудь помощь, после чего король немедленно отдаст приказ о его освобождении.

Герцог ответил, что он и ожидал услышать нечто подобное, однако без личного присутствия, одними лишь письмами и посланиями, он ничего не сможет добиться, ибо все им написанное будет истолковано как следствие бедственного положения и жестокого принуждения, а отнюдь не преданности и здравого размышления. К тому же, сказал герцог, он возбудил ненависть шотландцев своей ревностной службой королю, и в его заключении они видят Божью кару, по справедливости постигшую его за то, что он не пожелал встать на их сторону. Что же до его брата, который, как он слышал, пользуется в Шотландии огромным влиянием, то у него, герцога, нет причин доверять ему сейчас, находясь в заключении, ибо, не говоря уже о его бегстве из Оксфорда, которое навлекло подозрения на него самого и причинило ему столько вреда, и которое он никогда не простит брату, тот, вероятно, не имел бы ничего против, если бы он, наследник дома Гамилтонов, состарился и умер в тюрьме - тогда как, находясь на свободе, среди самих шотландцев, он, действуя где любовью, а где и страхом, наверняка сумел бы привлечь многих на свою сторону и втолковать даже самым яростным из нынешних противников короля, что поддержка справедливых прав Его Величества прямо соответствует их собственным интересам. На этом их разговор в тот вечер и закончился.

На следующий день герцог повел те же речи, настойчиво упрашивая канцлера помочь его освобождению. Канцлер же ответил, что, будучи плохим придворным, не станет скрывать, что доводы герцога его не убедили, и не может не думать, что, даже находясь в заключении, герцог мог бы доказать свою преданность королю, повлияв на своих союзников и вассалов. Канцлер также рассказал, что когда на совете обсуждалось дело Гамилтона,он подал голос за его арест, так как его верность показалась ему сомнительной, ведь если бы герцог и его брат решительно выступили на стороне короля (а они имели полную возможность это сделать), то мятеж был бы легко подавлен в зародыше; они же не оказали ни малейшего сопротивления смутьянам и даже потворствовали им, ведь прокламация с призывом к всеобщему восстанию была издана от имени Его Величества и скреплена королевской печатью, которая находилась у брата герцога, графа Ланарка, тогдашнего государственного секретаря. Те же, кто выступали тогда главными обвинителями против герцога, утверждая при этом, что, пока он на свободе, они не смогут ничего сделать в интересах короля, впоследствии, обладая ничуть не большим влиянием, чем герцог, и начав действовать в чрезвычайно неблагоприятных условиях, когда враг уже успел завладеть всей Шотландией, сумели, однако, вновь привести к повиновению королю большую часть страны - а потому он, канцлер, не может, без ведома и согласия Монтроза, и не получив от герцога новых доказательств его верности, дать королю совет касательно его освобождения.

Поблагодарив канцлера за откровенность, герцог попытался оправдать тогдашнее свое поведение ссылками на то, что при сложившихся в ту пору обстоятельствах он был бессилен предотвратить случившееся, а сделав подобную попытку, лишь погубил бы себя самого без всякой пользы для Его Величества; и что если бы ему по прибытии в Оксфорд предоставили возможность поговорить с королем, то он доказал бы свою правоту и невиновность, а затем, получив необходимые полномочия и возвратившись в Шотландию, сумел бы оказать королю важные услуги. Что же до Монтроза, то хотя он и получил в самом начале своего предприятия серьезную помощь из Ирландии, последующие его деяния нельзя не признать истинным чудом, но поскольку до полного успеха еще далеко, то и его, герцога, содействие было бы теперь не лишним. Герцог и канцлер еще не раз встречались и беседовали, не сказав, однако, друг другу ничего нового: один настаивал на своем немедленном освобождении, другой требовал от него письма к друзьям. Впрочем, канцлер решил при первой же удобной возможности довести его просьбу и предложение до сведения короля, что и сделал вскоре в письме к лорду Дигби.