История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

При первых же известиях о поражении при Незби стало ясно, что принцу, вероятно, самому придется искать убежища в Пенденнисе; присутствие же в замке герцога, имевшего к тому же полную власть над комендантом, внушало опасения насчет возможной измены, почему многие с большой настойчивостью добивались перевода узника в другое место. В сентябре поступило соответствующее распоряжение короля, и герцогу, жаловавшемуся на каменную болезнь, которая якобы не позволяет ему ездить верхом, пришлось сесть на лошадь и отправиться в Маунт в сопровождении его коменданта сэра Артура Бассета; впрочем, поездку эту он перенес вполне благополучно.

После потери Дартмута некоторые особы, пользовавшиеся доверием принца, вновь заговорили о необходимости освободить герцога в надежде, что он сможет оказать королю важные услуги в шотландских делах. Один из лордов Совета, вместе с личным врачом принца д-ром Фрейзером, посетил герцога в Маунте и убедил его немедленно послать слугу с письмом в шотландскую армию в Англии, дабы склонить ее к соглашению с королем, а также отправить Чарльза Мюрри в Шотландию к своему брату Ланрику и его партии, с приказом присоединиться к Монтрозу. Впрочем, как уверял д-р Фрейзер, герцог лишь уступил настойчивым требованиям упомянутого лорда, нисколько не веря в успех подобного предприятия и по-прежнему доказывая, что делу поможет лишь его освобождение. При этом он выдвинул новый довод, противоречивший тому, что он сам говорил канцлеру: шотландцы-де настолько возмущены его заключением (которому, если верить прежним его словам, они были искренне рады), что никогда не согласятся на переговоры с королем, пока он, герцог, не выйдет на волю. Инструктируя же Чарльза Мюрри касательно того, что ему следует говорить его брату и друзьям, склоняя их к выступлению в пользу короля, герцог в то же самое время пытался внушить Мюрри, что предпринимаемая им ныне поездка, из-за принятых в Шотландии законов, может оказаться весьма опасной для него самого.

Эти обстоятельства (а также основательное знакомство с характером герцога и отсутствие полной веры в его искренность) заставили членов Совета отказаться от всякой мысли вести с ним переговоры или ходатайствовать о его освобождении; к тому же они полагали, что Гамилтон сможет принести больше пользы королю, если его освободит неприятель. В крайней же спешке и суматохе, коими сопровождался отъезд принца из Пенденниса на Силли, перевести куда-либо Гамилтона не было никакой возможности,так что после сдачи Маунта (капитулировавшего так скоро по его совету, хотя замок мог бы продержаться несколько месяцев) герцог получил свободу и, больше не жалуясь на камни (которые, как уверял он еще недавно, непременно сведут его в могилу, если не удалить их в течение года), прибыл в Лондон - верхом и очень быстро. >

Мы оставили короля в Оксфорде свободным от тревог и волнений тех бесконечных и трудных маршей, которые совершал он несколько месяцев кряду, и наконец-то избавленным от грубых и дерзких выходок. Теперь он находился среди искренних и преданных советников и слуг, которых любовь и верность побудили явиться к нему на службу с самого начала и остаться с ним до конца, и которые, хотя и не могли помочь ему остановить мощный поток, грозивший поглотить его и их самих, по-прежнему оказывали ему должное почтение и, пусть даже бессильные его утешить по крайней мере не причиняли ему душевных терзаний. Король все еще располагал несколькими гарнизонами, способными, по всей видимости, отразить в продолжение зимы любые атаки неприятеля. Однако если бы король встретил весну без полевой армии, то судьбу этих немногочисленных крепостей было бы нетрудно предсказать. Но где следует эту армию набирать и как вообще можно ее теперь создать, было выше понимания даже самых мудрых людей. И все же, чем труднее казалась задача, тем с большей энергией следовало браться за ее решение. Вустер, как находившийся по соседству с Уэльсом, представлял более всего свободы и пространства для маневра; парламентская же партия, поскольку она вообще имела в тех краях какую-то опору, вела себя с такой дерзостью и жестокостью, что даже люди, в свое время ее к себе призвавшие, испытывали теперь крайнее недовольство и готовы были вступить в любой союз, только бы с ней покончить. В расчете на это и получив оттуда обнадеживающие вести, король послал в Вустер лорда Астли (которого, еще находясь в Кардиффе, назначил комендантом вместо лорда Джерарда) с приказом, действуя так, как он сам найдет возможным, собрать к началу весны отряд кавалерии, взяв для него людей из оставшихся гарнизонов, а также из Уэльса; каких успехов добился в этом деле лорд Астли, мы вскоре узнаем.

Когда же, по самом зрелом размышлении, был подведен итогам всем надеждам, какие еще можно было питать на сколько-нибудь разумных основаниях, общее положение показалось столь отчаянным и безвыходным, что сочли нужным прибегнуть в старому средству (как свидетельствовал прежний опыт, совершенно негодному) — вновь обратиться к Парламенту с предложением о переговорах, хотя даже те, кто это советовал, не могли привести в пользу подобной меры других доводов, кроме своей неспособности предложить какой-либо иной образ действий. Оставив Ферфакса на Западе, Кромвель с отборным отрядом осадил Безинг и, когда его грозный ультиматум был отвергнут, взял усадьбу штурмом, перебив большую часть ее защитников; несколько ранее, на довольно выгодных условиях, сдался Винчестер. На Севере каждый день капитулировал какой-нибудь из более мелких гарнизонов, до сих пор державшихся; а шотландская армия, которая успела дойти до самой границы, была отозвана обратно и получила приказ обложить Ньюарк. А потому ни единый из тех, кто считал, что посылать мирные предложения Парламенту (до крайности возгордившемуся после стольких побед) совершенно бесполезно, не способен был ответить, какие же другие меры могли бы теперь оказаться более удачными. Это одно убедило короля, который и сам явно склонялся к подобной мысли, предоставить членам Совета полное право выбрать любое средство, которое, по их разумению, обещает успех с большей вероятностью, и подготовить для него любое послание, которое они затем могли бы рекомендовать отправить Парламенту. Обдумав этот вопрос и просмотрев два послания, ранее отправленных королем и оставшихся без ответа, они нашли их вполне достаточными и, не представляя, что еще можно было бы теперь к ним прибавить, заключили, что новое послание не должно содержать в себе ничего, кроме возмущения отсутствием ответа на прежнее послание Его Величества, отправленное Парламенту по поводу мирных переговоров, и требования этот ответ дать.

Послание это было встречено точно так же, как и прежние. Его получили, заслушали и отложили в сторону без всякого обсуждения, предложить каковое не рискнули, по недостатку мужества или влияния, даже те, кто его одобрял; эти последние, однако, нашли способ передать королю в Оксфорд совет не оставлять попыток к примирению. Те же, кто не питал особых надежд на их успех в будущем тем не менее полагали, что Парламент, пренебрегая милостивыми предложениями Его Величества о мире, сделается вскоре столь ненавистным, что уже не сможет вести себя с прежним упрямством. Шотландцы горевали и приходили в ярость, видя, что их идола — пресвитерианство — в Англии совершенно не ценят и трактуют с презрением, ибо (не говоря уже о росте могущества индепендентов в Сити) даже их любимая Ассамблея духовенства с каждым днем теряла прежнее свое влияние и авторитет и, уже не способная этого идола поддержать, не требовала ничего, кроме переговоров о мире; и даже многие из тех, кто всего более потрудился ради уничтожения могущества короля, теперь больше страшились шотландской армии, чем когда-либо прежде — власти Его Величества, и полагали, что если только переговоры начнутся, то помешать их успешному завершению не смогут даже самые яростные их противники. Эти и прочие свои мысли они доводили до сведения некоторых особ из окружения короля, выдавая их за общее мнение всех, кто желал ему добра. Иные из них даже взяли на себя смелость указать королю, какой должна быть суть его послания и в какие выражения ее следует облечь, дабы послание имело успех; и Его Величеству пришлось милостиво принять их совет, хотя их слогу он подражать не стал.