История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Находясь в столь затруднительном положении, король решил предаться в руки шотландской армии — от полного доверия к которой, однако, он был настолько далек, что не сообщил шотландцам заранее о своем приезде и не попросил выслать ему навстречу обещанный отряд кавалерии. Вместо этого он выехал из Оксфорда ранним утром 27 апреля, сопровождаемый лишь Джоном Ашбурнемом и одним духовным лицом, неким Хадсоном, который превосходно знал все главные и проселочные дороги и оказался отличным проводником. В их обществе он и покинул Оксфорд в понедельник, оставив тех из членов Совета, которые знали о его отъезде, в полном неведении о том, направится ли он теперь в шотландскую армию или же попробует тайно попасть в Лондон и оставаться там, не обнаруживая своего присутствия до тех пор, пока не определит для себя наилучший образ дальнейших действий. Впрочем, все полагали, что король сам не имел еще тогда твердого решения на сей счет, доказательством чему служит то обстоятельство, что о его местонахождении стало известно лишь на девятый день по оставлении им Оксфорда, так что Ферфакс, подступивший к Оксфорду на пятый день по отъезде короля, успел начать осаду и устроить циркумваллационную линию прежде, чем узнал, что король уже в шотландской армии. Король же побывал за это время в разных местах, в том числе в усадьбах некоторых джентльменов; он хотел добыть сведения о положении маркиза Монтроза и — это было сильнейшее его желание — отыскать безопасный путь к нему; но в конце концов отправился в шотландскую армию под Ньюарком, послав сказать Монтрелю, чтобы тот выехал ему навстречу.

Ранним утром король явился на квартиру шотландского главнокомандующего и открыл ему свою личность, а тот, чувствуя (или изображая) крайнее изумление и смущение при виде Его Величества и не зная, что сказать, немедленно сообщил о прибытия короля комиссарам, которые растерялись ничуть не меньше. Тотчас же послали курьера в Вестминстер, чтобы уведомить о случившемся английский Парламент и представить дело так, будто сами шотландцы не ожидали ничего подобного. Известие это привело Палаты в такое смятение, что поначалу они решили отдать своему главнокомандующему приказание снять осаду Оксфорда и, не теряя времени, идти к Ньюарку; однако шотландские комиссары в Лондоне отговорили их от этого шага, заверив, что шотландские войска будут строго повиноваться их, комиссаров, распоряжениям. В итоге Палаты ограничились краткой депешей, из которой явствовала их убежденность в том, что король прибыл к шотландцам по приглашению, а не по собственному почину, и в которой говорилось, что вскоре английская армия получит от Парламента дальнейшие указания, а пока она должна принять все меры, чтобы король не отправился куда-нибудь еще. В шотландской же армии всячески старались выказывать в обращении с королем единственно лишь учтивость и глубокое почтение, намеренно избегая любых выражений любви и подчинения, а потому главнокомандующий никогда не обращался к нему за указаниями или распоряжениями и не позволял своим офицерам бывать у Его Величества и о чем-либо с ним беседовать. На Монтреля шотландцы смотрели косо, как на человека, который без их согласия поставил их в столь неудобное положение, но он не боялся прямо и открыто напоминать им о том, что произошло между ними ранее, о данных ими обещаниях и о взятых на себя обязательствах. И, однако, хотя король был недоволен тем, как с ним обходились, он все еще опасался, что Ферфакс может немедленно получить приказ оставить все прочие предприятия и подойти со своей армией еще ближе к шотландской (хотя они уже стояли совсем рядом), а потому он тотчас же велел лорду Беласису сдать Ньюарк, чтобы шотландцы поскорее двинулись на север (что они и сами собирались сделать); и когда Беласис на почетных условиях сдал эту крепость (которая могла бы продержаться еще несколько месяцев против такого противника), шотландцы спешно выступили к Ньюкаслу, чему король был весьма рад, хотя с ним самим шотландцы обращались как прежде, строго следя, чтобы н не мог общаться ни с кем, кроме хорошо известных им лиц, а тем более получать от кого-либо письма.

В ту пору многие обратили внимание, что впервые это поразительное известие было обнародовано с церковной кафедры, и по тому, какой текст избрал своей темой проповедник, паства получила возможность судить, какими вероятнее всего станут следующие меры Парламента или государственного совета. Первая проповедь, читанная в присутствии короля после выступления армии из Ньюарка в Ньюкасл, основывалась на стихах 41-43 главы 19 2-й книги Самуила:

41. И вот, все Израильтяне пришли к царю и сказали царю: зачем братья наши, мужи Иудины, похитили тебя и проводили царя и дом его и всех людей Давида с ним через Иордан?

42. И ответили все мужи Иудины Израильтянам: затем, что царь ближний нам, и из-за чего сердиться вам на это? Разве мы что-нибудь съели у царя, или получили от него подарки?

43. И отвечали Израильтяне мужам Иудиным и сказали: мы десять частей у царя, также и у Давида мы более, нежели вы, зачем же вы унизили нас? Не нам ли принадлежало первое слово о том, чтобы возвратить нашего царя? Но слово мужей Иудиных было сильнее, нежели слово Израильтян.

Этими словами проповедник внушал своим слушателям мысль, что теперь, когда они получили обратно своего короля, им следует удержать его у себя и хранить ему верность. Но как только Его Величество прибыл в Ньюкасл, месье Монтреля лишили всякой возможности говорить с ним, а м-ру Ашбурнему дали совет поскорее позаботиться о собственной безопасности, иначе его выдадут Парламенту. Оба они явились в Париж, когда королева отправила лордов на Джерси, чтобы ускорить отъезд принца.

37. Прибыв в конце июня с многочисленной свитой на Джерси, упомянутые лорды привезли с собой письмо королевы к принцу, в котором она объявила, что полученные ею из Ньюкасла и Лондона известия совершенно убедили ее в том, что принц больше не может оставаться на Джерси, не подвергая себя очевидной опасности попасть в руки врагам; что если он оттуда не уедет, враги уже вскоре сделают все возможное, чтобы силой или изменой овладеть его особой; а потому Ее Величество категорически потребовала, чтобы принц немедленно подчинился приказам короля, изложенным в письме, которое Его Величество послал недавно с сэром Дадли Уайаттом (и которое было упомянуто нами выше), и еще раз — в письме, которое она получила впоследствии через месье Монтреля. Затем Ее Величество сообщила, что имеет самые твердые, какие только могли быть даны, гарантии французской короны, что принц будет принят с почетом и получит полное право остаться во Франции или покинуть ее по своему усмотрению; и что она сама ручается честным словом в том, что когда бы его Совет ни счел целесообразным его отъезд из Франции, она не станет этому противиться, и что во время его пребывания в этом королевстве все важные вопросы, относящиеся до его самого или касающиеся дел Его Величества, будут обсуждаться и решаться им самим и его Советом, как если бы они по-прежнему находились в Англии или на Джерси; в заключение королева велела принцу со всей поспешностью ехать к ней.

Лорды, явившиеся с этим посланием от Ее Величества, не могли даже вообразить, что кто-нибудь посмеет возражать против выполнения Его Высочеством воли королевы, а потому, после того, как их допустили к руке принца, немедленно потребовали созвать Совет; когда же члены Совета явились на заседание (на котором присутствовали также лорды Джермин, Дигби и Уэнтворт), они попросили у принца дозволения огласить письмо его матери, а затем, в полной уверенности, что подчинение Его Высочества приказу короля и королевы не может быть предметом прений, предложили обсудить единственно лишь вопрос о дне его отъезда и порядке его путешествия. Тогда лорды Совета напомнили принцу, что только они и никто другой отвечают перед королем и королевством за все принятые Его Высочеством решения и их последствия, а прочие лорды не имеют права ни подавать свои мнения, ни присутствовать на заседании, поскольку не несут ни малейшей ответственности за то, что решит предпринять Его Высочество. А потому они потребовали должным образом обсудить этот вопрос, принять в расчет, насколько это вообще возможно, нынешнее положение дел короля и рассмотреть как доводы в пользу целесообразности отъезда Его Высочества во Францию, так и то, что можно сказать против этой меры — тем более что король, как всякому известно, не отдавал на сей счет никаких ясных распоряжений, а лишь предположил, что принц не может оставаться на Джерси, не подвергая себя опасности; из того же исходила в последнем своем приказе и королева, однако они, члены Совета, считают, что все эти предположения не имеют под собой ни малейших разумных оснований и что пребывание принца на Джерси может быть, вне всякого сомнения, вполне безопасным. Тут некоторые особы начали между собой спорить, и не без горячности, так что принц счел совершенно необходимым перенести обсуждение на следующий день, дабы лорды, прибывшие из Парижа, и те, которые находились на Джерси, беседуя друг с другом в частном порядке, могли доказать свою правоту другой стороне или утвердиться в собственном мнении по крайней мере чтобы в следующий раз прения велись без вспышек гнева и с соблюдением приличий. Заседание Совета, таким образом, завершилось, после чего отдельные лорды, уже частным образом, прибегли к доводам, которые они считали наиболее пригодными для переубеждения тех или иных лиц, как это попытался сделать еще раньше лорд Дигби в споре со своим другом — с тем же, впрочем, успехом.