История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Тогда шотландцы вновь взяли твердый тон и заявили, что английский Парламент не обладает исключительным правом располагать особой короля без их согласия; а Палаты столь же резко ответили, что шотландцам, пока они находятся в Англии, следует выполнять их приказы, присовокупив к своим доводам угрозы, способные внушить мысль, что к военной силе шотландцев они относятся с глубоким презрением и готовы принудить их к повиновению, если те откажутся подчиниться добровольно. Но все эти грозные речи закончились, как только стороны свели свои бухгалтерские счеты и условились о цене, каковую надлежало заплатить за выдачу особы, которую одна сторона решила заполучить в свои руки, а другая — не удерживать; те и другие пришли к согласию, и по внесении двухсот тысяч фунтов наличными и получении гарантии в выплате такой же суммы в оговоренный срок шотландцы передали короля в руки назначенных Парламентом лиц.

Таким постыдным образом этот превосходный государь был в конце января выдан своими шотландскими подданными тем его английским подданным, коим Парламент поручил принять его особу, для чего особому комитету лордов и общин, вместе с подчиненным ему отрядом кавалерии и пехоты, велено было отправиться в Ньюкасл, чтобы принять от шотландцев короля и город; именно там Его Величество и был передан в руки этих людей.

Комиссары встретили его с тем же внешним почтением, с каким прежде обращались с ним шотландцы, и столь же строго воспретили доступ к Его Величеству всякому, чья преданность им самим и их делу внушала сомнения. Палаты специально отобрали и назначили людей, коим предстояло теперь находиться при особе короля и быть у него в услужении, предпочитая прежде всего тех, кто уже успел верно послужить им самим против их господина; если же таковых не находилось, брали других, выказывавших расположение к Парламенту. Все эти назначения были произведены так, как того желала пресвитерианская партия, обладавшая, как тогда думали, полной властью в Парламенте. Хитрые индепенденты позволяли пресвитерианам наслаждаться чувством уверенности в собственном могуществе и влиянии, пока те не выпроводили из королевства своих союзников шотландцев; и не возражали против того, чтобы пресвитериане окружили особу короля своими единомышленниками, а охрану его поручили людям, которым могли доверять.

В состав комитета, назначенного руководить и распоряжаться всеми этими делами, входил, среди прочих, генерал-майор Браун; он пользовался большим уважением и авторитетом в Сити и во всей пресвитерианской партии во время войны, сражаясь под началом графа Эссекса, оказал Парламенту важные услуги и был весьма отважным и дисциплинированным командиром. Таким манером и с такой свитой Его Величество был привезен в собственную усадьбу Холмби в Нортгемптоншире — место, которое он издавна очень любил и где должен был оставаться до тех пор, пока Парламент и армия не решат, что следует делать дальше (ибо армия теперь также требовала своей доли и притязала на право судить о том, какими должны быть условия соглашения с королем).

< Между тем комиссары обходились с королем чрезвычайно почтительно; он мог предаваться своим любимым занятиям и, казалось, имел полную свободу - кроме права общаться с людьми, коих всего более желал видеть, и иметь слуг, которым мог бы доверять. Но сильнее всего короля раздражало то, что к нему не допускали его капелланов. Вместо них Парламент попытался навязать ему пресвитерианских священников; король, однако, отказался присутствовать на совершаемых ими службах и стал своим собственным капелланом, уединяясь в своей опочивальне с Книгой общих молитв. Когда же он в письме к Палате лордов представил список из тринадцати капелланов и предложил выбрать для него любых двоих, ему ответили, что это невозможно, ибо все поименованные им лица враждебны нынешнему церковному устройству и не признают Ковенант. >

Пока сам Парламент вел с шотландцами все эти споры по поводу особы короля, армия его с большим успехом приводила к покорности все еще остававшиеся у Его Величества гарнизоны. Некоторые из них сдались с большей готовностью и оказав меньше сопротивления, чем могли бы, удовлетворившись общим приказом короля на сей счет и тем соображением, что, при отсутствии разумных оснований ждать откуда-либо помощи, с их стороны не будет ошибкой поскорее изъявить покорность и таким образом обеспечить себе лучшие условия капитуляции. Другие же гарнизоны с замечательным упорством оборонялись до конца, нанеся неприятелю немалый урон и задержав соединение всех частей его армии, без чего он не мог приступить к осуществлению своих далеко идущих планов. Именно по этой причине переговоры с шотландцами так затянулись, а пресвитериане сумели так долго сохранять власть и влияние; и здесь мы можем еще раз отметить, что гарнизоны, сопротивлявшиеся с величайшей храбростью и мужеством, добились лучших и более почетных условий, чем те, кто капитулировал по первому же требованию.

Именно так обстояло дело с замками Раглан и Пенденнис, которые выдержали самую долгую осаду и капитулировали позже, чем любой другой английский замок или крепость. Храбро обороняемые двумя особами весьма преклонного возраста, они в конце концов сдались, притом едва ли не в один и тот же день. Старый маркиз Вустер с поразительной решимостью и мужеством защищал Раглан против самого Ферфакса, пока его положение не стало совершенно отчаянным. Гарнизон Пенденниса отвергал все требования о сдаче и отказывался вступать в переговоры, пока его запасы не истощились и провианта не осталось даже на сутки; только тогда он начал переговоры и вел их с такой твердостью и, как можно было подумать, самоуверенной беспечностью, что сбитый с толку неприятель заключил, что осажденные вовсе не находятся в последней крайности, и согласился на предложенные ими условия, лучше которых не сумел добиться ни один другой гарнизон во всей Англии.

< Обороной Пенденниса руководили его комендант, почти 80-летний Джон Арунделл из Трериса, богатый и влиятельный корнуолльский джентльмен, и его сын, полковник Ричард Арунделл, впоследствии возведенный королем в достоинство барона и лорда Арунделла из Трериса - в память о заслугах отца и в награду за доблесть, которую выказывал сам Ричард Арунделл в продолжение всей войны.

Среди многих верных Его Величеству джентльменов Корнуолла Пенденнис оборонял и сэр Гарри Киллигрю. Близкий друг канцлера Казначейства, он решил отправиться на Джерси и, тотчас же после капитуляции взойдя на стоявший в фалмутской гавани корабль, прибыл с несколькими офицерами и солдатами в Сен-Мало, откуда послал канцлеру письмо с просьбой найти для него барку, на которой он мог бы добраться до Джерси. Благодаря любезной услуге сэра Джорджа Картерета она быстро нашлась; лорды Кейпл и Гоптон, любившие его не меньше, чем канцлер, радостно предвкушали встречу с другом и два дня спустя, едва завидев приближающееся к берегу судно, поспешили в гавань - но, к великому своему прискорбию, встретили гроб с телом сэра Гарри.

Дело в том, что когда по подписании условий капитуляции Пенденниса Киллигрю решил разрядить находившееся у него в комнате оружие, один из карабинов разорвался, и осколок угодил ему в лоб. Сильное кровотечение удалось остановить перевязкой, и сэр Гарри, сочтя рану не слишком серьезной, решил, несмотря на уговоры друзей, не откладывать свой отъезд в Сен-Мало. Отправив оттуда упомянутое выше письмо, он послал за хирургом, и тот, сняв бинты, убедился, что рана гораздо глубже и опаснее, чем думали. От нее сэр Гарри и умер на следующий день, выразив перед смертью желание быть похороненным на Джерси. Единственный его сын погиб еще раньше в бою под Бриджуотером.

Киллигрю был членом Палаты общин, и хотя единственной его связью с двором была личная дружба с многими придворными (ибо всюду, где его хорошо знали, к нему питали самую искреннюю привязанность), он с большой страстью противился беззаконным мерам Парламента. Когда же графа Эссекса назначили главнокомандующим, и коммонеры, один за другим поднимаясь со своих мест, громко объявляли о своей готовность жить и умереть вместе с ним и обещали выставить кто десять, а кто и двадцать кавалеристов, сэр Гарри тоже встал и сказал, что непременно обзаведется добрым конем, добрым камзолом из кожи и парой добрых пистолетов и уж точно найдет доброе дело, за которое стоит сражаться; после чего вышел из Палаты и ускакал в Корнуолл, где присоединился к своим друзьям, доблестным джентльменам, первым сподвижникам лорда Гоптона.