История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Сам он не пожелал принять какой-либо командной должности, но командиры высоко ценили его советы. Он участвовал во всех битвах, находился там, где было жарче всего, и, кроме личной храбрости, отличался необыкновенной способностью сохранять веселость в минуты страшной опасности; те же, кто уклонялся от исполнения долга, старались не попадаться ему на глаза, ибо острый на язык Киллигрю таких не щадил. Арунделлы, Трелоуны, Сленнинги, Тревеньоны - словом, все видные особы Корнуолла любили его за твердый дух и прямой нрав; врагам же короля он внушал самую лютую ненависть. Смерть его оплакали все достойные люди. >

Глава XXIII

(1647)

С того времени, как короля привезли в Холмби и пока он там оставался, его донимали теми же настоятельными требованиями касательно церкви, какие не давали покой в Ньюкасле, причем Парламент не отступал ни на шаг в дерзких своих домогательствах. Вину за это все возлагали на пресвитериан, которые, как тогда считалось, обладали неограниченной властью и, желая облегчить громадное бремя своих расходов, начали отдавать приказы о роспуске одних армейских частей и об отправке в Ирландию других. Нимало не сомневаясь, что им удастся быстро сократить армию, пресвитериане заявили, что впоследствии они полностью ее распустят, дабы королевство управлялось общеизвестными законами.

Подобные замыслы Палат возбудили совсем иной дух в войсках, ибо армии не пришлась по вкусу ни пресвитерианская система управления, которую, как она ясно видела, вот-вот должны были установить в церкви, ни желание Парламента самовластно диктовать свою волю тем, благодаря кому он и получил возможность совершить все то, что уже совершил; и Кромвель, обладавший исключительным влиянием в войсках, тайно подговаривал их к подаче Палатам петиции против всех тех мер, с которыми был не согласен. Он сам и его офицеры имели дерзость публично молиться и проповедовать перед своими частями и почти не допускали в армию иных капелланов, кроме тех, кто жестоко поносил пресвитерианскую систему церковного управления как еще более деспотическую, чем прежний епископат; рядовые же солдаты и офицеры не ограничивались молитвами и проповедями в собственном кругу, но поднимались на кафедры во всех церквах и проповедовали народу, который быстро проникался тем же духом; женщины считали себя вправе молиться и проповедовать наравне с мужчинами; все это породило в религиозных представлениях такую же невероятную путаницу и беспорядок, какие уже существовали в понятиях о гражданском государственном правлении, так как едва ли хотя бы один человек был привлечен к ответу за высказанные им устно или письменно религиозные взгляды, сколь угодно нечестивые, еретические и богохульные, ведь это, говорили подобные люди, означало бы наложить узду на дух.

Свобода совести превратилась теперь в обычный предмет споров и обсуждений; между тем пресвитерианская партия обрушилась на разнообразных сектантов, как на врагов всякого благочестия, с таким же ожесточением, с каким действовала ранее и продолжала действовать ныне против «прелатской партии»; добившись господства в обеих Палатах, она почти не сомневалась, что, используя свою власть и влияние в Парламенте, сможет расформировать армию и пересоздать армию Нового образца заново. И она, несомненно, попыталась бы это сделать, если бы несколькими месяцами ранее Богу не угодно было забрать в мир иной графа Эссекса, который умер, не страдая от какой-либо видимой болезни, в тот самый момент, когда мог бы исправить немалую часть причиненного им прежде зла, к чему и сам граф чувствовал сильнейшее расположение, ведь он, во-первых, был глубоко возмущен оскорбительным обращением со стороны неблагодарного Парламента, а во-вторых, с величайшим ужасом и омерзением думал о тех бедствиях, которые, как он видел, грозили в будущем королю и королевству. И весьма вероятно — если принять в расчет тогдашнее настроение Сити и обеих Палат — что Эссексу, проживи он дольше, удалось бы каким-то образом обуздать охватившие Англию ярость и бешенство. Однако Бог не пожелал, чтобы человек, который, скорее из тщеславия и гордыни, нежели по злобной испорченности сердца, стал орудием стольких бедствий, получил хотя бы малую долю в столь славном деле. И хотя не имевшее видимых признаков недомогание, которое медленно свело его в могилу, можно объяснить его характером и душевным складом, многие друзья Эссекса громогласно заявляли, что он был отравлен.

Как бы то ни было, его кончина привела в совершенный восторг Кромвеля и его партию (ибо именно Кромвель превратился теперь в действительного вождя армии, пусть даже главнокомандующим формально оставался Ферфакс), ведь Эссекс был единственным человеком, чьи влияние и авторитет внушали им страх, хотя к нему самому они относились без всякого уважения.

И вот теперь, дабы иметь возможность вступить с Парламентом в более серьезный спор и более решительную борьбу и наравне с ним участвовать в умиротворении и устроении королевства (как это у них называлось), армия вознамерилась создать в самой себе некое подобие Парламента. После того, как королевская армия была разбита и им уже не требовалось сражаться с неприятелем в поле, а их собственная армия была очищена от всех неугодных офицеров, в чьей покорности и готовности повиноваться любым их приказам они не были уверены, эти люди отбросили свой собственный ордонанс о самоотречении и добились избрания в Палату общин (вместо умерших или исключенных за верность королю членов) старших офицеров армии или своих друзей, чьи взгляды были им хорошо известны. Так в Палату общин попали сам Ферфакс, Айртон, Гаррисон и много других индепендентов, как офицеров, так и джентльменов из разных графств — людей, увлеченных безумными религиозными фантазиями новейшего толка и именуемых вновь изобретенным словечком «фанатики»; впрочем, несмотря на все это, в Парламенте по-прежнему заправляли пресвитериане.

Но около этого времени, желая подняться еще выше и стать вровень с Парламентом, армия избрала угодных ей офицеров, которые составили так называемый генеральный офицерский совет, долженствовавший служить чем-то вроде Палаты пэров; рядовые же солдаты выбрали по три-четыре человека от каждого полка, чином редко выше прапорщика, а по большей части — капралов и сержантов, которые именовались «агитаторами» и по отношению к офицерскому совету должны были выступать в роли Палаты общин. Вначале эти представительные органы собирались отдельно, чтобы рассмотреть все меры и действия, предпринимаемые Парламентом для замирения королевства, а также преобразования, разделения или роспуска армии, а затем, после обмена посланиями и совместных конференций, они решили и постановили, что, во-первых, не согласятся ни на разделение армии на части, ни на ее роспуск, пока не будут полностью уплачены долги по жалованью и надежно обеспечена свобода совести, каковая, заявили они, и была главной целью борьбы, ибо ради нее многие их товарищи сложили головы, а сами они пролили столько собственной крови; между тем они до сих пор не получили в этом вопросе никаких твердых гарантий, мало того, люди набожные благочествивые подвергаются ныне еще более жестоким гонениям, чем под властью короля, когда их судьями выступали епископы.

Солдаты обнародовали, как они это назвали, «Оправдание» своих действий и решений и направили его главнокомандующему. В этом «Оправдании» они жаловались на коварный замысел распустить или преобразовать армию, что, заявляли они, представляет собой заговор тех особ, которые совсем недавно почувствовали вкус верховной власти и, поднявшись над уровнем обычных слуг, попытались сделаться господами, но выродились в тиранов. А потому они объявили, что не пойдут служить в Ирландию и не позволят распустить армию, пока их требования не будут удовлетворены, а права и свободы подданных — ограждены и надежно обеспечены. Эту «Апологию», или «Оправдание» подписали многие младшие офицеры, Парламент же объявил их врагами государства, а самых шумных велел взять под стражу. Тогда они составили еще одно обращение к главнокомандующему, в котором выразили возмущение тем, что Парламент, ради которого они рисковали своими жизнями и проливали свою кровь, обошелся с ними с величайшим презрением; что у них отняты права, принадлежащие им как солдатам и подданным; и что когда они пожаловались на нанесенные им обиды, их стали оскорблять, подвергать побоям и бросать в тюрьмы.