История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Сообщение, полученное Палатами от самого главнокомандующего, нимало их не успокоило и не удовлетворило. Ферфакс доносил в своем письме, что солдаты увезли короля из Холмби; что он ночевал в усадьбе полковника Монтегю, а на следующий день Его Величество доставят в Ньюмаркет, поскольку есть основания опасаться, что некий вооруженный отряд собирается силой забрать его из усадьбы Монтегю, и он, Ферфакс, уже послал навстречу королю полк Уолли. Ферфакс заявлял, что на увоз короля из Холмби не давали согласия ни он сам, ни его офицеры, ни армия в целом; что произошло это помимо их желания и без их ведома; что он примет надлежащие меры для обеспечения безопасности Его Величества; а в конце своего письма торжественно заверял Парламент, что вся армия искренне стремится к миру; что она и в мыслях не имеет противиться пресвитерианству или защищать индепендентство, не хочет поддерживать ни буйное безначалие в религии, ни интересы какой-либо партии, но твердо намерена предоставить безусловное право решать все эти вопросы Парламенту.

Короля увезли из Холмби 3 июня, почти через год после того, как он отдал себя в руки шотландцев в Ньюарке — и всё это время армия могла спокойно и без помех обдумывать пути к своему освобождению от рабского служения Парламенту, пресвитериане же искренне полагали, что, несмотря на существование в ней небольшой клики смутьянов-индепендентов, армия в целом безусловно им предана и никогда не посмеет ослушаться их приказов, а те немногие проницательные люди, которые видели, как офицеры-индепенденты постепенно завоевывают сердца и симпатии солдат, и уже уразумели их преступные замыслы, не пользовались достаточным авторитетом, чтобы им могла поверить их собственная партия. Твердо уверенные, что лондонский Сити всегда и во всем единодушно их поддержит, пресвитериане стали относиться ко всем своим противникам с легкомысленным пренебрежением, но теперь, ясно видя, каким образом и при каких обстоятельствах из их рук вырвали короля, они вдруг обнаружили, что все их прежние меры, служившие основой для всех их будущих планов, оказались тщетными. И если письмо главнокомандующего дало им слишком много оснований опасаться последующего развития событий, то вполне достоверные известия, поступившие примерно тогда же от многих офицеров и подтвержденные полученным лорд-мэром Лондона письмом, сообщавшим, что вся армия выступила в поход и будет в Лондоне к середине следующего дня, привели их в такое отчаяние, что они, казалось, совершенно потеряли голову. Тем не менее они постановили, что Палаты должны заседать весь следующий (воскресный) день; что м-р Маршалл должен прийти в Парламент и молиться за него; что Комитет безопасности должен заседать всю ночь и думать, что следует теперь делать; что на дорогах должны быть выставлены крепкие заслоны, а все лондонские милиционеры, под страхом смертной казни, должны явиться на службу. Все лавки закрылись, во всем городе и на лицах всех его жителей заметно было такое смятение, словно армия уже вступила в Лондон. Парламент послал письмо главнокомандующему, потребовав, чтобы ни одна часть армии не подходила к Лондону ближе двадцати миль, чтобы особа короля была передана прежним комиссарам, находившимся при Его Величестве в Холмби, а охрана его особы была поручена полковнику Росситеру и его полку. Главнокомандующий ответил, что армия успела подойти к Сент-Олбансу прежде, чем узнала о желании Палат, однако, повинуясь его приказаниям, он не станет продвигаться дальше, но хочет, чтобы армии немедленно выслали месячное жалованье. Последнее желание Парламент тотчас же исполнил, хотя на его требование о выдаче короля прежним комиссарам не поступило никакого ответа, кроме заверений в том, что для обеспечения безопасности Его Величества будут приняты все необходимые меры.

С этого времени Кромвель и Айртон стали появляться в Совете офицеров, чего прежде никогда не делали, а в спорах армии с Парламентом прибавилось резкости и дерзкого упрямства. Короля же в Ньюмаркете встретили крупные армейские части и офицеры высокого звания, а потому он был сразу же избавлен от необходимости подчиняться м-ру Джойсу, что стало для него большим облегчением. Теперь его окружали люди более тонкого воспитания, которые оказывали Его Величеству всяческое почтение и, как можно было подумать, во всем стремились ему угодить. Прежние запреты на посещение короля другими особами исчезли, и он каждый день мог видеть лица дорогих ему людей; а стоило королю выразить желание, чтобы к нему допустили для богослужения нескольких его капелланов, как просьба эта была исполнена; за названными им лицами (д-ром Шелдоном, д-ром Морли, д-ром Сандерсоном и д-ром Гаммондом) тотчас же послали, и те явились к королю, после чего свободно служили в положенные часы по своим обрядам, а всем желающим дозволялось при этом присутствовать — к несказанной радости Его Величества, который уже начал думать, что армия не настолько к нему враждебна, как утверждалось. Армия же направила ему обращение, полное самых пылких заверений в верноподданнических чувствах, в котором покорно просила дать согласие остаться с ней в продолжение некоторого времени, пока положение дел в королевстве не удастся изменить таким образом, чтобы оно совершенно удовлетворило его самого и позволило надежно обеспечить его безопасность, чего армия горячо желает добиться как можно скорее и именно с этой целью ежедневно шлет настоятельные требования Парламенту. Между тем король оставался на одном месте или переезжал в другое сообразно тому, стояла ли сама армия без движения или совершала марш; впрочем, где бы он ни находился, его размещали со всяческим удобством, а о его нуждах заботились точно так же, как это обыкновенно делалось в прежнее время при его путешествиях по стране; знатнейшие дворяне графств, через которые он следовал, могли каждый день свободно его посещать, на самых важных должностях при особе короля находились некоторые из его старинных преданных слуг; тем же, что всего сильнее склоняло его к вере в благие намерения армии, было поданное ею Парламенту обращение, в котором она потребовала принять меры к тому, чтобы права короля были установлены и обеспечены в соответствии с многочисленными заявлениями на сей счет, сделанными самими же Палатами в их прежних декларациях, а в обращении с приверженцами короля стало больше беспристрастности и великодушия и меньше суровости. Вдобавок многие отличные офицеры, верно служившие королю, находили любезный прием у офицеров армии и спокойно жили на ее квартирах, тогда как в любом другом месте это было бы для них совершенно невозможно, что поднимало репутацию армии в глазах всего королевства в такой же мере, в какой служило поводом для упреков в адрес Парламента.

Парламент же в это время снова воспрянул духом, видя, что армия больше к нему не приближается и не просто остановилась в Сент-Олбансе, но даже отступила еще дальше от Лондона; заключив отсюда, что прежнее наступление армии не по нраву ее главнокомандующему, Палаты со всей страстью и решительностью ополчились против тех офицеров, от которых, как им было известно, исходил почин в недавних действиях армии. В обращенных к королевству декларациях Палаты объявили, что желают с почетом возвратить короля Парламенту и всегда к этому стремились; что короля, вопреки воле самой армии, держат в ней на положении пленника; и что у них, Палат, есть веские основания беспокоиться за его безопасность. Армия же на это возразила, что Его Величество не является пленником и его не удерживают в войсках против воли, и призвала самого короля и всех его друзей, получивших возможность невозбранно его посещать, в свидетели того, что теперь, после своего приезда в армию, он пользуется большей свободой и к нему относятся с большим уважением, нежели тогда, когда он находился в Холмби или в иных местах и имел свиту из особ, приставленных к нему Парламентом. Лондонский Сити, взбешенный действиями армии и, по-видимому, всецело преданный Парламенту, не только изъявлял твердую, как тогда казалось, решимость поддерживать и защищать Парламент силами собственной милиции и вспомогательных полков, но и поручил ряду офицеров, служивших в свое время под началом графа Эссекса и уволенных из армии при создании армии Нового образца, в том числе Масси и Уоллеру, набирать новые части; и можно было рассчитывать, что туда с охотой завербуются многие из их прежних подчиненных, а также люди, воевавшие за короля и не имевшие ничего против этой новой службы. Более же всего страха внушала Палатам мысль, что армия в конце концов заключит прочный союз с королем и объединится с его партией, что казалось тогда возможным и о чем слишком любили хвастливо порассуждать многие неблагоразумные люди, желавшие подобного сближения; а потому Парламент направил к Его Величеству своих комиссаров с обращением, составленным в ином тоне, нежели последние его декларации. Пылко заверив короля в своих верноподданнических чувствах, Палаты заявили, что если с королем обращаются ныне совсем не так, как должно и как хотел бы он сам, то в этом нет их вины, ибо они всегда желали, чтобы король пользовался совершенной свободой и волен был поступать так, как находит нужным. Палаты надеялись побудить короля прямо заявить о своем желании вернуться в Лондон, а также выразить решительный протест против увоза его армией из Холмби; таким образом, рассчитывали они, королевская партия поймет свою ошибку и оставит всякие надежды добиться чего-то доброго от армии, и тогда они смогут обойтись с ней достаточно сурово.