История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Яростный спор между Парламентом и армией, в котором ни одну из сторон невозможно было убедить пойти на уступки другой и хоть в чем-то смягчить суровую свою непреклонность, внушил многим благоразумным людям в обоих лагерях мысль, что в конце концов обе стороны согласятся признать своим третейским судьей короля — чего ни армия, ни Парламент никогда не собирались делать. Парламенту мнилось, что его власть и авторитет, уже позволившие ему совершить столь великие дела и привести к повиновению все королевство, не могут быть сломлены его собственной армией, им же набранной и находящейся у него на содержании, воле которой к тому же никогда не захочет подчиняться народ. Нынешнее же могущество армии Парламент всецело объяснял пребыванием в ней короля, опасаясь, как бы честолюбия некоторых офицеров, а также их злобная ненависть к Парламенту не внушили этим людям желание — когда они поймут, что не способны достичь своих целей иным путем — заключить прочный союз с партией короля и встать на защиту ее интересов, после чего все кары за измену, мятеж и прочие преступления падут на головы самих же членов Парламента; а потому Палаты, пуская в ход все тайные и явные средства, пытались убедить короля прямо и открыто признать, что его удерживают в армии против воли — либо каким-то образом покинуть армию и явиться в Уайтхолл. Палаты нисколько не сомневались, что и в том и в другом случае им удастся расколоть армию (ведь они по-прежнему считали, что главнокомандующий им предан), постепенно ее образумить и заставить согласиться с увольнением из ее рядов всех, кто не понадобится для службы в Ирландии; после чего, имея в своих руках короля и зная, сколь ненавистны всем его сторонникам жестокие кары за делинквентство, они смогут, ублажив некоторых особ из числа высшей знати освобождением от соответствующих наказаний и иными льготами, установить систему правления, способную достойно вознаградить их за все дерзкие дела, которые они уже совершили, и все опасности, коим они себя подвергли.

С другой стороны, армия нисколько не страшилась силы и авторитета Парламента, который, как она ясно видела, так далеко зашел в своей беспринципности, что успел утратить большую часть народного уважения. Однако она всерьез опасалась, что Парламент может войти в союз с Сити и таким образом вернуть себе прежнее влияние в королевстве, а кроме того, задержав выплату жалованья солдатам, внести известный раскол в их ряды. Если же особа короля также окажется в руках Палат, а значит, и вся его партия перейдет на их сторону, то армии придется либо начинать свое дело сначала, либо соглашаться на мир с теми, кого она уже успела восстановить против себя не меньше, чем самого короля. Армия отлично понимала, что нынешними своими преимуществами она обязана пребыванию в ней короля, а также тому, что с его сторонниками обходятся с подчеркнутой любезностью и всячески заверяют их в лучших чувствах, а к Его Величеству допускают собственных капелланов и слуг. Умело используя подобные хитрости, армия в то же время осуждала и пресекала жестокие меры пресвитериан в комитетах графств и иных местах, где эти последние сурово обходились со всяким, кто стоял на стороне короля или недостаточно ревностно поддерживал их партию (ибо ссылки на нейтралитет в войне они не считали оправданием); и каждый раз, когда армия находила нужным выступить с громкой декларацией против Парламента или возмутиться деспотическим обращением с ней самой, она непременно вставляла в свои воззвания такие пассажи, которые можно было истолковать как свидетельства ее беспристрастного и сочувственного отношения к партии короля. Так, она жаловалась на обиды и оскорбления, которые наносит ей Парламент, не желая соблюдать условия капитуляции королевских крепостей и поступая с их бывшими защитниками с чрезмерной суровостью, противной как прямому смыслу соответствующих статей, так и самой справедливости, — от чего терпят ущерб честь и доброе имя армии и чему она желала бы положить конец. Наблюдая это, многие всерьез надеялись, что их избавят от необходимости выплачивать композиции, и тешили себя иными иллюзиями, приятными им самим и угодными в тот момент армии, которая знала, что легко разрушит все эти химеры, как только они перестанут служить ее интересам.

Еще в Холмби король обратился к Палате пэров с просьбой позволить его детям приехать к нему и пожить с ним некоторое время. С момента сдачи Оксфорда, когда герцог Йорк попал в руки Палатам, ибо они решительно отказали ему в праве отправиться туда, куда велит король (чего требовали и на чем настаивали, сколько могли, находившиеся в Оксфорде члены Совета) и назначили собственный комитет, коему поручено было со всяческим почтением встретить герцога и препроводить его в Лондон — с момента сдачи Оксфорда, говорю я, герцог Йорк находился под надзором графа Нортумберленда, а с ним — герцог Глостер и принцесса Елизавета, которых король в свое время оставил на попечении графини Дорсет, но после ее кончины Палаты, дабы наверняка удержать их в своей власти, сочли себя вправе поручить заботу о них леди де Вер, престарелой даме, которая была у них в большой милости, но отнюдь не домогалась подобной чести, хотя на содержание детей Парламент отпустил значительную сумму. Теперь же всех троих отняли у леди де Вер и поселили у графа Нортумберленда, который принял их так, как того требовали их происхождение и его долг, но не мог предоставить им большей свободы, чем дозволяли полученные им от Парламента инструкции; удовлетворить же просьбу короля Палаты категорически отказались. Узнав об этом от Его Величества, Ферфакс тотчас же написал Парламенту, что король очень хочет увидеться и побыть со своими детьми, и если Парламент не может дать согласие на продолжительное их пребывание с отцом, то пусть они хотя бы пообедают с ним. Он также сообщил, что король, сопровождающий армию в ее передвижениях и находящийся только там, где угодно армии, в такой-то день будет обедать в Мейденхеде. Там и встретили короля его дети, к несказанной радости и восторгу Его Величества, а поскольку королю предстояло затем поселиться и провести известное время в Кавершеме (поместье лорда Крейвена, находившемся неподалеку от Ридинга), то его детям также дозволили туда отправиться и остаться с отцом на два дня, что явилось для короля величайшим из всех возможных утешений, причину коего он усмотрел в любезности главнокомандующего и добром расположении армии, которые тронули его тем сильнее, что прежние его просьбы и предложения, если только дух пресвитерианства имел возможность в них отказать, неизменно отвергались.

Глава XXIV

(1647)

В Палате общин — а именно на этой сцене совершались теперь все действия, вызывавшие неудовольствие или ярость армии (ибо в Палате пэров заседало ничтожное число членов, и после смерти графа Эссекса среди них не осталось иных влиятельных особ, кроме лиц, преданных армии или способных при случае послужить ее орудиями) — всеми делами заправляли Голлис, Степлтон, Льюис и Глинн, хорошо известные и весьма популярные с самого начала мятежа, а также Уоллер, Масси и Браун, которые занимали прежде высокие посты в армии, успели в разное время оказать немалые услуги Парламенту, а ныне пользовались безграничной любовью Сити. Всё это были люди даровитые, влиятельные и бесстрашные, которые не только искренне возмущались отвратительными замыслами армии, для них вполне очевидными, а также тем обстоятельством, что она уже превратилась в покорное орудие, служившее целям Кромвеля, но и находились в открытой личной вражде с самыми деятельными и могущественными ее начальниками. Однажды, к примеру, Голлис, после жарких споров в Палате и грубых выражений, сорвавшихся с языка у Айртона, попросил того выйти с ним из здания Палаты, а затем объявил, что намерен тотчас же переправиться на другой берег и драться с ним. Когда же Айртон ответил, что совесть не позволит ему участвовать в дуэли, взбешенный Голлис потянул его за нос и сказал, что совесть, раз уж она запрещает ему давать сатисфакцию, должна по крайней мере удерживать его от вызывающего поведения. Публичное оскорбление, нанесенное третьему лицу в армии, притом самому злобному, коварному и мстительному из всей этой клики, привело всю партию индепендентов в такую ярость, что она твердо решила тем или иным образом избавиться от Голлиса, который обладал таким влиянием в Палате и такой славой за ее пределами, что способен был если не совершенно расстроить ее замыслы, то, во всяком случае, воспрепятствовать скорому их осуществлению.