История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Сам же Ферфакс находился рядом с обоими спикерами; он лично препроводил их и бывших с ними членов в Палаты, где заседали в тот момент остальные лорды и коммонеры; и как только туда вошли эти, как их еще недавно называли, «беглецы» и «бунтовщики», прежние спикеры заняли свои места и приступили к исполнению своих обязанностей, как будто никуда не удалялись. Первым же делом они призвали к себе главнокомандующего, после чего каждый спикер, от имени своей Палаты, в пространных выражениях изъявил ему признательность за великие его благодеяния и поблагодарил за то, что он предоставил защиту их особам и отстоял привилегии Парламента. Затем Палаты постановили, что отъезд их членов в армию, их пребывание там и меры самой армии правильны и законны; а некоторое время спустя приняли еще одно постановление — о том, что все, сделанное в Палатах после их ухода, противно парламентским привилегиям, незаконно, недействительно и не имеет силы. После этого Парламент объявил перерыв в своих заседаниях до следующего дня, не призвав к ответу и не наказав тех своих членов, которые не уезжали в армию.

На другой день вся армия — пехота, кавалерия и артиллерия — прошла через Сити (который по просьбе Парламента обязался быстро собрать сто тысяч фунтов для уплаты ей жалованья), и сделала это в самом строгом порядке, не причинив никому ни малейшего вреда и никого не оскорбив ни единым грубым словом, чем снискала себе репутацию превосходно дисциплинированного войска, солдаты и офицеры которого отличаются изумительной выдержкой и благонравием. Так армия проследовала через Лондонский мост в Саутворк и на отведенные ей квартиры; часть полков была расквартирована в Вестминстере, на Стренде и в Холборне, якобы для охраны Парламента, на самом же деле — чтобы присматривать за Сити. Ферфакс устроил свою главную квартиру в Челси, прочие же войска расположились между Гемптон-Кортом и Лондоном, чтобы не спускать глаз с короля; Совет офицеров и агитаторы беспрерывно заседали в Фулеме и Патни, изыскивая средства к тому, чтобы сделать невозможным установление в королевстве иной формы правления, кроме угодной им самим.

Пока армия, Парламент и Сити были всецело поглощены этими делами, королю жилось в Гемптон-Корте гораздо лучше, чем в недавнее время; старшие офицеры обходились к ним куда почтительнее, чем раньше; сам Кромвель являлся к нему чаще и имел с ним более продолжительные беседы, к тому же он теперь откровеннее говорил с м-ром Ашбурнемом и уже не казался таким мрачным. Короля свободно посещали люди всякого звания, некогда ему служившие, и он общался с ними без помех. В Гемптон-Корт толпами стекались граждане Сити, как это они обыкновенно делали в прежние времена, когда король, проведя несколько месяцев в путешествии по стране, наконец возвращался в Лондон. Более же всего Его Величество был доволен тем, что к нему теперь являлись его дети, свидания с которыми доставляли королю невыразимую радость. С того времени, как король обосновался в Гемптон-Корте, все они жили в Сионе, усадьбе графа Нортумберленда, и король мог видеться с ними, когда хотел, так что порой он приглашал их к себе в Гемптон-Корт, а иной раз сам отправлялся к ним в Сион, что стало для него великим утешением.

В этих беседах, словно предузнав все, что случится с ним впоследствии (хотя в ту пору Его Величество, разумеется, не мог предвидеть ничего подобного), король всячески старался растолковать своим детям, как им нужно будет себя вести, если его постигнет самое худшее из того, что только способна устроить или пожелать крайняя злоба его врагов; и что прежде всего они должны любить и почитать своего брата, принца Уэльского, и хранить ему непоколебимую верность. Герцогу Йорку шел тогда четырнадцатый год, и он уже был способен понять все, что считал нужным сообщить ему король, и воспринять любые его наставления. Его Величество сказал сыну, что полагает себя ныне находящимся в руках и во власти армии, Палаты же в силах сделать ему добро или причинить зло лишь постольку, поскольку это им велит или позволит армия; что за все время своего пребывания в армии он так и не смог понять, чего ему следует ожидать от офицеров, коим она беспрекословно подчиняется, однако при всех своих сомнениях и опасениях он надеется на лучшее. По этим причинам король дал сыну следующие указания и распоряжения: если в настроении армии обнаружится перемена и его, короля, лишат нынешней возможности видеться с детьми или же перестанут дозволять его друзьям посещать его столь же свободно, как они делают это теперь, то отсюда герцог Йоркский должен будет сделать вывод, что вскоре с ним, королем, станут обращаться еще хуже, и что недалек тот час, когда его отец окажется в заключении; а потому герцогу, как только он заметит подобные изменения, нужно будет задуматься о том, каким образом он мог бы вырваться из их рук и бежать на континент. Местом для жительства, советовал король сыну, ему следует избрать Голландию, где его, короля, сестра встретит его со всей сердечностью, а ее муж принц Оранский будет рад его приезду, хотя, возможно, Генеральные Штаты и не позволят принцу обнаружить свои чувства так, как того хотел бы он сам. Король выразил желание, чтобы принц всегда помнил, что события могут принять именно такой оборот, и часто говорил с ним о тех обстоятельствах, которыми они будут сопровождаться, и о тех мерах предосторожности, которых они потребуют.

Принцесса Елизавета была младше герцога Йорка лишь на год или два. Она имела превосходные способности, отличалась большой наблюдательностью и не по годам острым умом, как это замечал король по ее рассказам о вещах и людях, с которыми ей приходилось встречаться. Его Величество объяснил дочери, что, если его постигнет самое худшее, она ни в коем случае не должна позволить выдать себя замуж иначе, как с разрешения и одобрения королевы, ее матери, и принца, ее брата; он велел ей оказывать им обоим неизменное почтение и повиновение, подчиняясь королеве во всем, кроме дел религиозных, относительно которых он приказал дочери, под угрозой лишить ее своего благословения, никогда не слушаться матери и не соглашаться с ней, но пребывать твердо в той вере, в которой ее воспитали и наставили, какие бы невзгоды и страдания ни постигли несчастную церковь в годину жестоких гонений.

Герцог Глостер, не достигший в ту пору и семи лет, был, казалось, совершенно не способен запомнить те советы и предписания, которые на самом деле, как обнаружилось впоследствии, глубоко запечатлелись в его памяти. Король дал сыну все необходимые советы в вопросах религии, наказал, невзирая на любые уговоры или угрозы, не изменять той церкви, в чьей вере, как он надеется, герцог будет надлежащим образом наставлен, и велел помнить, что надежным ручательством ее чистоты и непорочности ему должны служить свидетельство и авторитет отца. Затем Его Величество объяснил герцогу, что его малолетство и нежный возраст способны внушить некоторым людям намерение и твердую надежду превратить его в орудие и инструмент своих коварных замыслов; и что, лишив жизни его отца, они, для удобнейшего достижения собственных целей, могут возвести на престол его самого, а затем, пока возраст не позволяет ему судить и действовать самостоятельно, устранить многие преграды на своем пути, объединиться, укрепить свою власть и в конце концов убить и его тоже. А потому король, под угрозой лишить его своего благословения, приказал герцогу никогда не забывать отцовского наставления на сей счет, не соглашаться и не позволять, чтобы его сделали королем, пока жив хоть один из его братьев, в каком бы уголке мира они ни находились; он велел герцогу Глостеру помнить, что наследовать его отцу должен, по законам божеским и человеческим, его брат, принц Уэльский, если же это окажется невозможным, то право престолонаследия перейдет к герцогу Йорку, а значит, он должен сделать все, чтобы им самим не воспользовались, дабы помешать или воспрепятствовать любому из его братьев в осуществлении их прав, что в конце концов обернулось бы и его собственной гибелью. Эти наставления король с величайшей серьезностью и настойчивостью повторял каждый раз, когда мог видеть сына, и тот запомнил их так твердо, что уже никогда не забывал. Много лет спустя, когда ему самому пришлось покинуть Англию, он рассказал мне эту историю во всех подробностях и с таким душевным волнением, что было видно, как глубоко усвоил он отцовские уроки, частью коих он как нельзя более вовремя воспользовался впоследствии, когда его пытались, и весьма энергично, склонить к измене своей церкви и к переходу, ради собственного возвышения, в католичество.