Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

По завершении первой войны 1562–1563 гг. наступило десятилетие относительных успехов движения гугенотов под руководством адмирала Колиньи. В 1567 г., накануне второй войны, они осмелели настолько, что снова попытались захватить Екатерину Медичи и короля в Мо, отчасти ради самозащиты, но вместе с тем и в надежде победить в противостоянии одним решающим ударом. В сущности, на протяжении всего периода религиозных войн захват монархии — путём наложения рук на королевскую особу, обращения короля в свою веру, приобретения большинства голосов в его совете или, наконец, благодаря наследованию, по мере того как представители династии Валуа умирали один за другим, — являлся ключевой целью и гугенотской, и католической политико-религиозных партий. Метод воздействия посредством Генеральных штатов, дабы ограничить власть монарха или вырвать у него уступки, от случая к случаю использовался, но всегда имел второстепенное значение. Посему монархия, даже находясь в самом слабом положении со времён Столетней войны, оставалась центральным объектом политического соперничества, главным призом в борьбе за власть над королевством.

После того как дерзкая выходка гугенотов в Мо получила резкий отпор в ходе второй войны 1567–1568 гг., Карл IX и Екатерина снова выступили в поддержку политики толерантности. На деле первые успехи Филиппа II в подавлении нидерландского восстания породили страх перед его могуществом, толкая королевский двор к реальному союзу с гугенотами. Нового главу клана Бурбонов, юного Генриха Наваррского, обручили с дочерью Екатерины Медичи, Маргаритой. Колиньи тогда настаивал на объединении французских католиков и протестантов с целью последующей интервенции в Нидерланды на стороне восставших. Однако Екатерине такая политика показалась чересчур опасной, особенно с учётом роста влияния Колиньи на двадцатидвухлетнего короля. В августе 1572 г., когда гугенотское дворянство съехалось в Париж на свадьбу Генриха Наваррского, королева-мать убедила короля испытать их силу, подстроив убийство Колиньи. Покушение провалилось, Колиньи отделался ранением. Знатные гугеноты, обвиняя Гизов, рьяно требовали правосудия. В столь напряжённой ситуации двор, охваченный паникой, принял решение ликвидировать всех главных гугенотских вождей, полагая, что на этом инцидент будет исчерпан. Но, едва операция началась, ситуация мгновенно вышла из-под контроля. Грянул мощный взрыв «ответного бешенства», которое впервые проявило себя в Васси: фанатичные католики-парижане, в том числе многие высокопоставленные чиновники, воспользовались шансом очистить Париж от гугенотов, чья наглость, по их мнению, грозила навлечь на город гнев Господень. Общее количество жертв достигло двух с половиной тысяч. Варфоломеевская ночь, как стали называть эту резню, распространилась на другие города Франции и в целом унесла по всей стране, вероятно, до 5000 жизней [116]. Вскоре она заслужила славу самого ужасающего злодеяния эпохи [117]. Движению гугенотов был нанесён страшный удар, от которого оно по-настоящему так и не оправится.

Ужас массовой резни наконец стимулировал возникновение третьей силы в обществе — «политиков», названных так потому, что они ставили интересы государства и гражданского мира выше заботы о чистоте религии. Выдающийся пример человека подобного склада — Монтень, который, правда, не вёл активной политической деятельности. Именно «политиком» в душе был Генрих Наваррский, по политическим соображениям сначала исповедовавший протестантство, а затем перешедший в католичество. Крупным теоретиком этой новой силы был Жан Боден. В шести его «Книгах о республике», изданных в 1576 г., определялась абсолютная концепция государственной власти, которая в контексте монархии означала королевский абсолютизм [118]. Поскольку в то время никто не мог сохранять религиозный нейтралитет, на практике «политики» обычно поддерживали неформальный союз с более слабой религиозной партией — гугенотами. Даже после Варфоломеевской ночи гугеноты пользовались легальными правами на подконтрольных им территориях.

Однако с 1572 г. им пришлось занять оборонительную позицию, в результате чего появилось огромное количество литературы, посвящённой гугенотскому сопротивлению. Современники — поборники королевского суверенитета прозвали её авторов «монархомахами» («борцами с монархией»). В 1573 г. вышла «Франкогаллия» Франсуа Отмана, доказывавшего, что со времён франкского завоевания монархия во Франции была конституционной, опираясь на народный суверенитет и народное согласие. Сходной позиции придерживались защитники «старинной конституции» в Англии XVII в. Кстати, гугеноты ещё с 1567 г. требовали нового созыва Генеральных штатов. В 1574 г. сам Теодор Беза пополнил такого рода литературу трактатом «Право магистратов», который предварял появление в 1579 г. анонимной «Защиты против тиранов» («Vindiciae contra tyrannos»), написанной ещё более резко. Словно в ответ на современную концепцию верховной власти, изложенную Боденом, оба гугенотских памфлета представляют первое более или менее современное обоснование права на революционное сопротивление. Конечно, и раньше встречались схоластические апологии тираноубийства, но литература монархомахов пошла дальше, формулируя всесторонне развитую политическую теорию сопротивления. Правда, сопротивление она пропагандировала отнюдь не демократическое, признавая его законность только для «нижестоящих магистратов» в рамках существующего устройства, то есть принцев крови, Генеральных штатов, судебных парламентов либо дворянства в целом, когда не заседают Генеральные штаты. Это литературное наследие сыграет важнейшую роль в нидерландском восстании, а также в Англии в период от гражданской войны 1640-х гг. до «Славной революции» 1688 г. [119]

В 1574 г. после преждевременной кончины Карла IX на престол взошёл его брат — Генрих III. Поскольку со временем выяснилось, что у нового короля не будет детей, наследовать ему должен был младший брат — герцог Анжуйский. Однако смерть герцога в 1584 г. сделала очередным законным наследником протестанта Генриха Наваррского. Разумеется, эта биологическая катастрофа обострила религиозный кризис и, собственно, привела к его кульминации в виде самой затяжной и последней из религиозных войн — «войне трёх Генрихов». Третий Генрих — сын герцога Гиза, убитого ещё в первую религиозную войну; во время Варфоломеевской ночи он самолично разделался с адмиралом Колиньи.

С момента созыва первых Генеральных штатов при Генрихе III в 1576 г. Гиз возглавлял Католическую лигу (или Священный союз), в которую входили представители дворянства, поклявшиеся защищать церковь. Лига поддерживала монарха в обмен на признание последним прав штатов и провинций. Смерть герцога Анжуйского дала её деятельности новый толчок, и на деле Католическая лига стала даже более революционной силой, нежели гугеноты ранее. Она заключила тайный союз с Испанией, получая финансирование от самого Филиппа II: последний тогда готовился к нападению на Англию, а его полководец в Нидерландах, герцог Пармский, достиг вершины успеха в подавлении мятежа кальвинистов. Публицисты лиги усердно трудились, по сути, радикализируя гугенотское сопротивление и аргументацию монархомахов.

В Париже независимо от Гиза появилось видоизменённое ответвление лиги под руководством ряда приходских священников, королевских чиновников и состоятельных буржуа. Оно представляло собой конспиративную организацию со своим управляющим советом и плебейскими подразделениями во всех 16 округах Парижа. В недрах этих низовых секций возникло подлинно радикальное социальное движение, которое проявляло себя не столько в прямых требованиях перемен, сколько в ожесточённой ненависти к надменным, грызущимся между собой дворянам и в недовольстве судебным парламентом. Примеру новой городской лиги последовали в других северных и восточных городах королевства. Сеть «лигистских» городов вместе со Священным союзом дворянства под предводительством Гиза образовала политико-религиозную партию и демонстрировала образец «демократического централизма», который во всех основных организационных аспектах являлся зеркальным отражением модели, созданной их противниками-гугенотами. Единственное отличие, конечно, составляла идеология в форме религии. Но это отличие имело ключевое значение, ибо оно одно наполняло организационные формы политическим смыслом и психологическим содержанием.