Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

Более жизнеспособная, хотя и не столь заметная на международном уровне историографическая традиция рассматривает восстание как источник современной голландской национальной идентичности. Именно в этом направлении была проделана наиболее серьёзная работа. Однако, поскольку голландский язык не является международным, её результаты лишь изредка проникали в наше общее историческое сознание, прежде всего благодаря труду Питера Гейла «Мятеж в Нидерландах (1555–1609)», впервые изданному в 1932 г. [121] Дело осложняется тем, что восстание произвело на свет не одну, а две современные нации, и потому великий медиевист Анри Пиренн не менее серьёзно считал его главным фактом истории Бельгии [122]. Маркс и Энгельс, конечно, без колебаний отнесли нидерландские события к разряду «буржуазных революций», даже не делая попыток серьёзного анализа; такая точка зрения в середине XX в. породила радикальную исследовательскую традицию [123].

Только после Второй мировой войны, под влиянием марксизма и расцвета «стасиологии», восстание в Нидерландах стали рассматривать как революцию, пусть и не обязательно «буржуазную». Но мнения историков относительно географических рамок, продолжительности и модели развития этой революции всё равно расходятся. Структура деятельности восставших столь иррегулярна, что плохо поддаётся схематизации и сравнительному анализу. Несмотря на примерно те же политические, социальные, идеологические факторы, что наблюдались раньше в Богемии и Германии, а позже в Англии, модель действий, через которую эти факторы себя проявляли, в данном случае своеобразна чуть ли не до аномальности. Перед нами восстание, которое можно одинаково убедительно охарактеризовать и как радикальную, и как консервативную революцию, и как народное, и как элитарное движение [124]. Кроме того, поскольку самым значительным его результатом фактически стало возникновение Голландской республики, экономического гегемона и мировой державы XVII в., дискуссия постоянно, как и прежде, сворачивает к «Голландскому восстанию» [125].

Тем не менее более широкое понятие Нидерландского восстания позволяет нащупать контуры некой модели. Это модель революции «с остановками», которая вдобавок то и дело меняла свой центр, пока окончательно не обосновалась в семи северных провинциях, группировавшихся вокруг Голландии. Первый мятеж вспыхнул в 1566 г., и, хотя он охватил все Нидерланды, главный очаг его находился на юге, во Фландрии и Брабанте. Уже в следующем году Испания его повсеместно подавила. Второй, начавшись в 1572 г., увенчался успехом только в двух голландских приморских провинциях — собственно Голландии и Зеландии. Третье восстание началось с падения (временного) испанской военной власти в 1576 г. и снова распространилось на всю территорию Нидерландов, но после 1578 г. внутренний раскол среди мятежников помог испанцам вернуться на юг. С тех пор в северных провинциях продолжалось уже действительно по сути Голландское восстание, после 1581 г. переросшее в международное противостояние — войну между Испанией и новой республикой. Картина «революции в трёх сериях» лучше всего нарисована в книге Джеффри Паркера «Голландское восстание», впервые увидевшей свет в 1977 г., в золотую пору «стасиологии» [126]. Именно такая схема «революции с остановками» рассматривается ниже.

Несмотря на относительно небольшие размеры, в 1566 г. Нидерланды вместе с северной Италией представляли собой самую передовую в экономическом отношении, богатую, густонаселённую и урбанизированную часть Европы. Занимая по площади от силы две трети территории Англии и Уэльса, Нидерланды имели примерно такую же численность населения: порядка 3 млн чел. (на землях будущей Голландской республики в 1500 г. проживало чуть меньше миллиона). Впрочем, с учётом рассматриваемой темы, наверное, уместнее будет сравнение с Испанией, где королевства Кастилия и Арагон в совокупности насчитывали около 6.5 млн жителей. В Антверпене — крупнейшем городе Нидерландов, главном коммерческом и финансовом узле Европы — жило 80 тыс. чел. (в Амстердаме — 30 тыс. с небольшим). Крупнее в то время были только Париж с 300-тысячным населением и Лондон с 200-тысячным.

Нидерланды являлись ключевым элементом международной системы Габсбургов, поскольку, подобно самой Испании и в отличие от остальной империи, управлялись непосредственно Карлом V как его родовая вотчина. Соответственно в Нидерландах император стремился осуществить то, о чём не мог и мечтать в Германии, — превратить своё бургундское наследство в нечто вроде унитарной монархии по французскому или английскому образцу [127].

Это означало, во-первых, завоевание или присоединение иным способом северо-восточных провинций по другую сторону залива Зёйдерзее. Но притом все провинции, теперь уже семнадцать, сохраняли традиционные права и привилегии. Наглядным примером может служить брабантская хартия «Радостное вступление» («Joyeuse Entree»), на верность которой присягал каждый новый суверен. Политика Габсбургов сводилась к тому, чтобы дать стране ряд центральных административных и фискальных институтов, функционирующих наряду с редко созываемыми Генеральными штатами и аристократическим Орденом Золотого Руна. В конце концов, в 1548 г. Нидерланды, формально входящие в состав империи, были организованы как особый Бургундский округ — по сути, новое государство, отдельное от собственно Германии. Вместе с тем политика Карла вела к повышению налогов ради финансирования войн императора с Францией. Это, в свою очередь, означало решительное усмирение любого бунтарства на муниципальном уровне, традиционного явления для городской жизни Фландрии, что наиболее ярко продемонстрировал Гент в 1540 г. Наконец, после 1520 г. это предполагало и систематическое преследование религиозной ереси, чего Карл никак не мог добиться в Германии. В конечном счёте он планировал создать в Нидерландах 3 новых архиепископства и 15 епископств (существовавшая в тот период устаревшая иерархия включала только 4 епископов и совершенно не соответствовала численности населения страны). Назначать новых епископов государь собирался сам. В общем, в своих владениях Карл делал то же, что делали или пытались делать все прочие современные ему государи в своих. И мотивы имел схожие: наращивал силы для международного соперничества. Однажды он сказал на французском (которым обычно пользовался): «Я заберу Париж в свою перчатку», — произнеся слово «перчатка» (gant) как название своего родного города Гент.

Однако к моменту его отречения в 1555 г. государственное строительство в Нидерландах продвинулось гораздо меньше, чем во Франции, Англии или Кастилии. Каждая из 17 провинций имела собственные уложения законов и права. С момента их административного объединения прошло слишком мало времени, чтобы они обрели сильную общую идентичность, учитывая вдобавок лингвистическое разделение между голландско- и франкоязычными территориями по линии от Дюнкерка до Лимбурга, огибавшей Брюссель с юга. Правда, все чаще слышались разговоры о нидерландской «родине» (patrie), особенно среди дворянской элиты. Но на деле, как выяснилось, провинциальный партикуляризм оказался сильнее.

Таким образом, нидерландское восстание было революцией, которую спровоцировала фаза нарастания государственного строительства в Европе. Тот же процесс в менее зрелой стадии породил гуситов век назад, а в более зрелой — подстегнёт пуритан век спустя.

Ситуация стала накаляться, когда власть перешла к сыну Карла Филиппу II. В отличие от отца, он родился и вырос в Испании. Несмотря на четырёхлетнее правление в Брюсселе с 1555 г. (когда завершалась последняя война с Валуа), Филипп так и не овладел французским языком и всегда смотрел на местные проблемы взглядом испанца. Он продолжал курс на консолидацию, взятый Карлом V, особенно в отношении преследования еретиков и создания новых епископств. Когда в 1559 г. он вернулся в Испанию (как оказалось, навсегда), то предоставил проводить эту линию своей единокровной сестре, герцогине Маргарите Пармской, назначив её правительницей. Однако реальной властью Филипп наделил кардинала Антуана де Гранвеля, верного слугу королевской семьи, обойдя высших нидерландских сановников, которым покровительствовал Карл. Он также оставил в Нидерландах трёхтысячный испанский корпус, чего ранее в мирное время никогда не случалось.