Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Из всего сказанного напрашивался вывод, что в Секретариате Президиума ЦИК вокруг Енукидзе сложилась довольно своеобразная обстановка, мало способствующая неустанной борьбе за победу коммунизма во всем мире. Сенсационность показаний бросалась в глаза, но нужно отдать должное следователю – выслушивая все эти байки, которые могли, конечно, заинтересовать его как обывателя, он все же оставался в рамках чекистской дисциплины и не упускал из вида главной цели. Не отвлекаясь на постороннее, он вновь потребовал от Раисы “данных об антисоветской деятельности и об антисоветских настроениях” ее сослуживцев. Но Раиса прекрасно поняла, что стоит ей хоть что‐нибудь показать о “контрреволюционных” разговорах, пусть даже инициированных другими, тут же обвинят в контрреволюционности и ее самое – хотя бы за то, что не донесла. Она вновь категорически отвергла свое участие в любых сомнительных разговорах и даже на всякий случай заявила, что не знает, были ли вообще такие разговоры. Тогда следователь попросил ее охарактеризовать Нину Розенфельд и зафиксировал в протоколе следующую фразу:

И опять Раиса отказалась отвечать на вопрос о “политическом лице” Нины Александровны, отговорившись тем, что редко с ней встречалась. На вопрос же о Мухановой ответила, что лично с ней не знакома и даже “не раскланивается”. Следователь не терял надежды подловить ее – он переключился на вопросы о знакомстве Раисы с иностранцами, но и Раиса бдительности не теряла и “категорически заявила”, что у нее “нет и никогда не было ни одного знакомого иностранца”. Тут же она вновь попыталась отвлечь внимание следователя от себя и переключить его на своих сослуживцев:

Славатинский, у которого уже голова шла кругом от всех кремлевских сплетен самого низкого пошиба, оставил попытки как‐то систематизировать вопросы и, так сказать, поплыл по течению, ориентируясь исключительно на ответы подследственной. Он позадавал вопросы о Егоровой, потом спросил, связан ли кто‐нибудь из сотрудников, кроме Егоровой, с охраной Кремля. Раиса тут же отреагировала в свойственном ей стиле:

Славатинский предпринял последнюю попытку направить допрос в нужное русло, попросив охарактеризовать И. А. Полякова и поинтересовавшись, не распространяла ли Сколкова антисоветские сплетни. На это Раиса ответила, что “кто‐то говорил ей”, будто Поляков бывший офицер, а насчет распространения Сколковой антисоветчины она ничего не слышала. Отчаявшийся Славатинский не нашел ничего лучше, как прибегнуть к угрозам, которые, впрочем, тоже не оказали на Раису должного воздействия:

Можно сказать, что Раиса одержала над следователем победу. Впоследствии чекисты, готовя сводную таблицу арестованных по “кремлевскому делу”, отметили, что Раиса “не созналась”, но “подозревается в соучастии в террористической деятельности” [486]. Однако, чтобы обвинить ее в терроре, чекистам были нужны хоть какие‐нибудь показания, а их не было (кроме показаний Мухановой о том, что она якобы информировала Н. К. Бенгсон о Р. Г. Миндель как о женщине, “близкой к Енукидзе”). Поэтому по итогам “кремлевского дела” Раиса отделалась тремя годами ссылки. Что, однако, не уберегло ее от дальнейших бед. Будучи сослана в Томскую область, проживая там в селе Каргасок на левом берегу Оби и работая машинисткой в леспромхозе, Раиса Григорьевна была арестована 29 июня 1937 года. Произошло это потому, что еще в мае начальник УНКВД Западно-Сибирского края С. Н. Миронов инициировал масштабное дело об “эсеро-монархическом вооруженном заговоре”. Как пишет А. Г. Тепляков,

В шестерни этой массовой чекистской операции и оказалась затянута Раиса Григорьевна, которую обвинили в участии во вражеской организации; ее судьбу разделила и другая фигурантка “кремлевского дела” Е. В. Куньева, тоже отбывавшая ссылку в Каргаске и работавшая машинисткой в местном райпотребсоюзе. И им еще повезло, что дали всего по 8 лет ИТЛ. Может быть, повезло и в том, что арестовали по новому делу, а не припомнили старое, “кремлевское”, по которому их вполне мог ждать расстрел. Гораздо меньше повезло другим арестованным вместе с ними фигурантам “кремлевского дела”, сосланным в Каргасок: Г. К. Веберу, М. В. Дубовской и Б. Я. Катынской, которые за принадлежность к той же “повстанческой” организации 31 августа 1937 года получили расстрельный приговор тройки УНКВД по Западно-Сибирскому краю.