Был случай, когда в конце 1932 г. я случайно встретил Сталина в коридоре здания ЦИКа СССР, на втором этаже. Об этой встрече я рассказал сотрудницам библиотеки Мухановой и Розенфельд. Муханова проявила большую заинтересованность обстоятельствами этой встречи, расспрашивала, шел ли Сталин один или в сопровождении других лиц, в каком именно месте я встретил Сталина. В заключение Муханова заявила, что Сталина трудно встретить и что она удивлена появлением его в здании ЦИКа. В другом случае, уже во время моей работы в Оружейной палате, я случайно встретил прохаживающимися у здания правительства Сталина и Ворошилова. Об этом я также сообщил Мухановой [499].
Гендин продолжил допрос Барута на следующий день, 15 марта. Он вновь зачитал Баруту показания Мухановой от 8 марта, где говорилось о согласии Барута на участие в убийстве Сталина. И Баруту снова пришлось отрицать все, что связано с террором. Но это удавалось ему лишь ценой признания своего участия в “деятельности контрреволюционной организации, направленной к свержению Советской власти”, каковое участие и было зафиксировано в протоколе. Баруту также удалось добиться внесения в протокол формулировок “я дал условное согласие” и “никакой контрреволюционной деятельности в стенах Оружейной палаты или среди сотрудников Палаты я не проводил”, но это уже не имело никакого значения. Ведь в протоколе допроса Е. К. Мухановой от 8 марта чекисты уже определили Барута в члены “контрреволюционной группы” вместе с заместителем директора Оружейной палаты В. К. Клейном. Гендину осталось лишь спросить у Барута, не знаком ли Клейн с Мухановой. Застигнутый врасплох Барут ответил:
Мне об этом ничего не известно. Был случай, когда, будучи в столовой ЦИКа СССР вместе с Мухановой и Розенфельд, я встретился там с Клейном В. К. Муханова и Розенфельд интересовались, что собой представляет Клейн, чем он занимается и какие между нами существуют отношения. Я ответил, что Клейн является в прошлом моим профессором по археологическому институту, что он культурный и образованный человек, приятный собеседник. Других разговоров с Мухановой и Розенфельд о Клейне не помню [500].
А других Гендину и не нужно было. Одного этого разговора было достаточно, чтобы официально зафиксировать в протоколе наличие связи между “контрреволюционной террористической группой” в Правительственной библиотеке и группой в Оружейной палате. А на следующем допросе 20 марта [501] Гендин вынудил‐таки Барута признаться, будто тот получил от Мухановой поручение выяснить, где живет Сталин, – и это признание еще теснее связало его с “террористками”.
65
Четырнадцатого марта следователь Каган вновь допрашивал Екатерину Муханову. Поскольку чекисты определились с предполагаемым орудием убийства, нужно было привести показания Мухановой в соответствие с выработанной линией. Ведь Муханова по‐прежнему думала, что она собиралась стрелять в Сталина из револьвера. Чтобы подготовить Муханову к неожиданному повороту сюжета, Каган попросил ее дать краткий пересказ “предыдущих серий”. Муханова, не догадываясь, куда клонит следователь, прилежно повторила те показания, которые Каган выжал из нее на предыдущих допросах и под которыми заставил подписаться:
Мне известно… что каждая из 5‐ти групп организации готовила самостоятельное покушение на Сталина… Предполагалось стрелять в Сталина из револьвера. Для этой цели все группы должны были организовать слежку за маршрутом Сталина, а я и Н. А. Розенфельд пытались попасть в его библиотеку, где совершить террористический акт было наиболее возможно [502].
Тут Каган, сославшись на протокол допроса Мухановой от 8 марта, спросил, почему она раньше показывала о разных способах совершения убийства, а теперь говорит лишь об одном. Это был “случай так называемого вранья”, потому что в протоколе от 8 марта таких показаний зафиксировано не было – там говорилось лишь о возможности разжиться огнестрельным оружием у “заговорщиков” из комендатуры Кремля. Да и в протоколе от 4 марта зафиксированы показания Мухановой о том, что “шпионка” Бенгсон планировала убийство Сталина одним-единственным способом – с помощью огнестрельного оружия [503]. Поэтому Муханова ответила, что другие способы не обсуждались. Но у следователя были наготове показания Нины Розенфельд, на которые он и сослался, уверяя Екатерину, что та неоднократно беседовала с Ниной Александровной и о других способах убийства Сталина. Удивленная Муханова заявила, что таких бесед не помнит. Но ей, по‐видимому, напомнили. В протоколе это, разумеется, не отражено, но можно предположить, что “за кадром” Мухановой популярно объяснили: не стоит лезть на рожон, а показывать надо то, что чекисты требуют – пока что по‐хорошему. А требовали они, чтобы Екатерина теперь призналась в намерении убить вождя путем его отравления. Отказать в этом требовании было трудно, особенно после признания в подготовке убийства. В конце концов, какая разница, как убивать – револьвером или ядом. Екатерина махнула рукой, и следователь занес в протокол:
Основным способом совершения террористического акта, как я уже показывала, мы намечали убийство Сталина путем выстрела из револьвера. Однако действительно я с Н. А. Розенфельд обсуждала и вариант совершения убийства путем отравления [504].
Сразу вспомнились и обстоятельства этого обсуждения – на квартире Н. А. Розенфельд в 1933 году. Так произошла синхронизация показаний двух главных “террористок”. Теперь сюжет можно было развивать безоглядно.
Вопрос этот возник по инициативе Розенфельд в связи со следующим обстоятельством. Я считала, что вся деятельность должна быть сосредоточена и направлена на совершение убийства только Сталина. Розенфельд же выдвигала план уничтожения вместе со Сталиным и других руководящих работников партии и правительства. При этом Розенфельд учитывала, что выстрелами этого добиться трудно или почти невозможно. Отсюда и возник ее план совершения террористических актов наряду с выстрелами и путем отравления [505].
Чекисты были люди скромные и охотно приписали авторство своего гениального плана Нине Розенфельд, попутно этот план расширив и несколько видоизменив. Следователь продолжал фиксировать в протоколе “признания” Екатерины:
Я 8/III сего года показывала, что связанный с Розенфельд работник комендатуры Кремля Синелобов, имевший отношение к охране Кремля, намечался как исполнитель террористического акта над Сталиным. Розенфельд мне сказала, что Синелобов может на одном из банкетов, где будет Сталин и другие члены Политбюро ЦК ВКП(б), подмешать в пищу сильнодействующий яд [506].
В протоколе от 8 марта 1935 года явно имелось в виду, что Синелобов “как имеющий отношение к охране Кремля” застрелит Сталина, а не будет, как опереточный злодей, подсыпать ему яд в еду. Но к счастью для чекистов, в явном виде это зафиксировано не было. Оставалось только установить источник яда. Каган спросил у Мухановой, где заговорщики предполагали достать яд. Муханова, не знавшая о том, что Розенфельд днем ранее на допросе заявила, будто достать яд она никак не могла из‐за отсутствия у нее знакомых врачей и фармацевтов, дала ответ, полностью противоречащий показаниям Нины Александровны:
Розенфельд мне сказала, что она знакома с работником в Санупре Кремля Металликовым, у которого она может достать яд [507].
