Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Конечно, формально это не могло быть поводом для ареста, но чего не сделаешь ради выполнения “соцзаказа”. К тому же, как известно, пребывание на свободе любого советского гражданина – это всего лишь недоработка “органов”. Вскоре Л. Е. Хосроев пополнил собой ряды подследственных по “кремлевскому делу”.

67

После допроса Королькова чекисты 15 марта в очередной раз допросили и Николая Борисовича Розенфельда. Начали они с вопросов о Королькове. Тот, как мы помним, отказался признать себя виновным в участии в контрреволюционной организации, готовившей убийство Сталина (повинился лишь в том, что не сообщил куда надо о “враждебных” намерениях Розенфельдов). Теперь с помощью Николая Борисовича Молчанов и Люшков принялись окончательно топить Королькова. Розенфельд-старший показал, что Корольков был прекрасно осведомлен о планах “практической подготовки” убийства Сталина. Более того, Николаю Борисовичу якобы

Среди этих лиц Розенфельд назвал М. А. Прохорова, Н. К. Попова, В. Ю. Вольфа. Да еще и донес на жену Королькова Евгению Орнатскую:

По некоторым данным, эти показания привели к аресту Евгении Орнатской.

Полностью деморализованный Николай Борисович, в тщетной надежде хоть как‐то облегчить свою участь, продолжал топить Королькова, а заодно бывшую жену и сына Бориса (вполне возможно также, что для облегчения и ускорения процесса получения показаний следователи зачитали Николаю Борисовичу показания Королькова, который тоже не слишком сдерживал себя, показывая о Розенфельдах):

Английский след выглядел весьма многообещающим для следствия. Тут еще разговор зашел о приемном сыне чаеторговца Н. К. Попове и его родственниках со стороны жены, часть из которых тоже находилась за границей… Но с Поповым на этот раз что‐то не задалось, его ареста не последовало. Следователи вернулись к Королькову. “Выяснилось”, что Корольков знаком с “дворянками” Мухановой и Шараповой и прекрасно осведомлен об их планах по убийству вождя. Эти “данные” давали следователям возможность намертво привязать Королькова к “террористкам”. В итоге несчастного и насмерть перепуганного Николая Борисовича заставили подписаться под следующей фразой:

В тот же день, 15 марта, следователи Миронов и Черток допросили Нину Розенфельд [519]. К этому времени им удалось добиться полной покорности подследственной, которая теперь готова была дать и подписать любые показания. Возможно, единственное обстоятельство, которое хоть как‐то позволяло Нине Александровне примириться с действительностью, заключалось в том, что эпизод с “подготовкой убийства” вождя по времени ограничивался концом 1933 года. Чекисты не стали “доказывать”, что Розенфельд продолжала подготовку и после увольнения Мухановой из Кремля. Зато теперь они могли спокойно заняться устранением нестыковок в показаниях и выстраиванием новой непротиворечивой действительности, в которой группы террористов обступили Кремль и готовились нанести смертельный удар в сердце родины победившего социализма.

В новых показаниях Н. А. Розенфельд подтвердила все, о чем просили следователи: участие в теракте целой группы библиотекарш (в составе самой Розенфельд, Мухановой, Бураго и Давыдовой). Подтвердила существование террористических групп в Оружейной палате и комендатуре Кремля, а также подготовку теракта членами “зиновьевско-каменевской” организации. Назвала бывшего мужа связным между всеми этими группами и Каменевым и еще раз подтвердила, что теракты готовились по указанию Каменева. С библиотекаршами-“террористками” было все ясно. Теперь предстояло вплотную заниматься другими группами.

68

Пятнадцатого марта допросили и Алексея Синелобова. После первого допроса, проведенного следователем Каганом под руководством начальника СПО Г. А. Молчанова, Синелобова передали следователю Дмитриеву. Но тот, несмотря на весь свой опыт, все‐таки не смог добиться от Алексея признаний в террористических намерениях. Теперь разозленный Дмитриев тыкал Синелобова носом в показания сестры, в протокол допроса его друга, Гаврикова, крича, что Алексей обманывает следствие, что показаниями других подследственных он полностью изобличен. Но Синелобов проявил большое упорство и отказался от любого сотрудничества со следствием. Обвинения в терроре он полностью отверг, а на остальные вопросы отвечал “не помню” или в крайнем случае “может быть”. Обычно ответ подследственного “не помню” вызывал особенную ярость чекистов. Если такой ответ все же попадал в протокол, то ему сопутствовала издевательская реплика следователя: “А вы вспомните”. И после нее – новый ответ допрашиваемого, которому якобы удалось что‐то “припомнить”. Но не в этот раз. Наверняка “за кадром” Дмитриев клеймил Алексея Ивановича как неразоружившегося врага, угрожая расстрелом. Но и это не помогло. Под конец допроса Дмитриев зафиксировал в протоколе следующий диалог:

Этот был последний протокол допроса Алексея Синелобова, отправленный Сталину и Ежову. Возможно, его больше и не допрашивали. Чекисты не на шутку разозлились на 36‐летнего бывшего порученца кремлевской комендатуры, который отказался сотрудничать с ними. Через несколько дней после допроса, 22 марта 1935 года, они арестовали его жену Марию Федоровну, а двоих малолетних сыновей, Вячеслава и Льва, сдали в комендатуру Кремля для последующей отправки в детский дом. Незадолго до суда над мужем Марию приговорили к трем годам ссылки и отправили в Кызыл-Орду, откуда она через “Политический красный крест” Е. П. Пешковой тщетно пыталась узнать местонахождение своих детей. Ее дальнейшая судьба неизвестна. Алексея же по итогам следствия чекисты включили в список обвиняемых военных работников, которые, по их мнению, подлежали расстрелу.