служил офицером в белой армии – Деникина. По окончании гражданской войны эмигрировал за границу, одно время находился в Болгарии, сейчас проживает в Париже, работает декоратором на метро. Последний раз я виделась с Валентином в 1918 г., он приезжал к нам домой в Харьков [533].
По итогам “кремлевского дела” Евгения Эмильевна получила приговор ОСО к трем годам ссылки. Ее дальнейшая судьба неизвестна.
Как показал на допросе Константин Муханов,
оба брата Чернозубовы скрывали свою службу у белых и офицерское звание. Знаю, что при аресте и высылке из Москвы в 1934 г. Владимир Чернозубов также не был разоблачен как бывший белый [534].
Данное обстоятельство сильно помогло следователям выстроить дополнительный сюжет о “группе белогвардейских заговорщиков”.
3) Супружеская чета Рудневых (Сергей Александрович и Евгения Павловна, урожденная Газиева). Оба родились в Ставрополе (соответственно в 1895 и 1893 гг.), хотя по анкете Евгения Павловна числилась армянкой. Сергей Александрович, по его же собственным показаниям, был сыном крупного помещика (в собственности у которого имелись “1000 десятин собственной земли, скобяной магазин и контора по продаже шведских дизелей и автомобилей”). На допросе он откровенно рассказал о себе следователю:
До осени 1918 г. я учился в Ростовском коммерческом институте. В апреле или мае 1918 г. я как студент был мобилизован Донским правительством и прослужил в Деникинской, а впоследствии Врангельской армии до конца гражданской войны в чине вольноопределяющегося. Осенью 1920 г. я вместе с остатками Врангельской армии эмигрировал за границу… После длительного пребывания в карантине бухты Которской и местечка Дубровник я поздней весной 1921 г. поселился в с. Господнице (Сербия), где работал одно время чернорабочим. Осенью 1921 года я переехал в г. Белград и поступил учиться в сельскохозяйственный институт. Сербию покинул весной 1922 г. Пробыв в Константинополе около 3‐х месяцев, я пароходом выехал в Новороссийск. [В СССР возвратился] нелегально. В Новороссийске я был задержан органами ГПУ и через месяц освобожден из‐под ареста [535].
И при этом, заполняя летом 1923 года “анкету по перерегистрации бывших белых”, скрыл от “органов” существование брата Николая, так как “боялся соответствующих выводов, которые могли быть сделаны в отношении меня”. Теперь, на допросе в 1935 года, пришлось рассказывать и о брате:
Мой брат Николай служил в белой армии со дня ее формирования в должности военного чиновника. Осенью 1920 г. эмигрировал вместе со мной за границу и проживал в Белграде; где он находится в настоящее время, мне неизвестно [536].
К 1930 году Руднев жил в Москве и работал бухгалтером в тресте “Мосэнерго” (хотя Константин Муханов в своем показании называет его “писателем”). В справке, предварявшей протокол допроса Руднева, чекисты указали, что Сергей Александрович “в 1930 г. за антисоветскую агитацию был выслан на три года”. В базе данных репрессированных указано, что арест произошел 4 января 1931 года, а осудила Руднева тройка при ПП ОГПУ Московской области, лишив его права проживания в крупных городах страны. Отбыв ссылку, Руднев вернулся в Москву и опять устроился бухгалтером в диспансерное объединение им. Семашко.
Евгению Рудневу, арестованную вместе с мужем, чекисты охарактеризовали как дочь торговца, беспартийную, с незаконченным высшим образованием, до ареста работавшую библиотекаршей Всесоюзной промышленной академии Наркомлегпрома СССР (ее знакомство с Екатериной Мухановой состоялось во время совместной работы в библиотеке Института Ленина). На допросе она рассказала о себе:
С 1914 по 1918 г. я проживала в Москве. Первое время училась на курсах Полторацкой, а в начале 1916 г. поступила на службу в отдел помощи беженцам, где работала до дня выезда из Москвы. Летом 1918 года я совместно с знакомой мне семьей Манжос выехала в Ставрополь… Основной причиной, побудившей меня выехать из Москвы, являлось желание увидеться с родными… При белых я служила конторщицей в Ставропольской продовольственной управе [537].
По итогам “кремлевского дела” Сергей Руднев был включен в список лиц, подлежащих осуждению Военной коллегией Верховного суда и по приговору последней получил 3 года тюремного заключения; его жена Евгения Руднева была осуждена Особым совещанием при НКВД на 5 лет лагерей. Их дальнейшая судьба неизвестна.
4) Супружеская чета Ивановых (Андрей Прокофьевич (1873 г. р.) и Галина Марьяновна (1900 г. р., урожденная Седельницкая). А. П. Иванов, до 1922 года “судившийся за бесхозяйственность и приговоренный Р[еволюционным] В[ерховным] Тр[ибуналом] к 2 годам принудительных работ”, в 1928–1929 годах проходил и по так называемому делу о контрреволюции, шпионаже и вредительстве в цветной металлургии. В составленном чекистами обвинительном заключении по этому делу от 25 июня 1929 года А. Иванов характеризуется следующим образом: “Иванов Андрей Прокофьевич, 56 лет, горный инженер, до революции акционер и директор-распорядитель Алтайской группы предприятий Русско-Азиатской корпорации, Предправления Донецко-Грушевского и Алексеевского каменноугольного акционерных обществ, владелец капитала в 500.000 рублей, вложенных в акции различных промышленных предприятий, главным образом Русско-Азиатской корпорации; до сего года имеет 50.000 р. в иностранных банках. С 1926 года заведовал Отделом цветных металлов Главметалла, состоял членом НТС Цветмета, Гипромеза и консультант разных учреждений цветной промышленности” [538]. Не спасла Андрея Прокофьевича от ареста ни работа на советскую власть, ни написанная им апологетическая статья-воспоминание о Феликсе Дзержинском, опубликованная в № 7–8 журнала “Металл” за 1927 год. Описывая свои встречи с “железным Феликсом” (в ипостаси председателя ВСНХ), Иванов не пожалел льстивых комплиментов: “Его отрывистая, деловая речь произвела на меня огромное впечатление. Чувствовалась в ней крепкая вера в мощь пролетариата, поднятого величайшим в мире движением… С самого начала разговора с Дзержинским я почувствовал доверие к нему, а главное, возможность без всякого стеснения говорить ему то, что думаю…” А уж известие о кончине великого человека вызвало у Андрея Прокофьевича вихрь эмоций:
Внезапная смерть Феликса Эдмундовича глубоко поразила и огорчила меня; в первые минуты я растерялся, точно потерял какую‐то опору. Сначала инстинктивно, а потом вполне сознательно я понял, какую огромную, незаменимую потерю понесла наша Родина в труднейший период роста ее промышленности в лице этого крупного, пламенного борца с сильной волей, с большим чутьем при выборе нужных людей, без колебания шедшего на ломку всего того, что могло мешать процветанию Союза Советов, зажигавшего своих сотрудников энтузиазмом работы и создававшего вокруг себя атмосферу настоящей дружной деловитости [539].
Увы, сгорел Феликс Эдмундович на работе, и буквально через год птенцы его гнезда арестовали Иванова. Ему были предъявлены обвинения по статье 58, пп. 4, 6, 7, 11 и 14 УК РСФСР. Суть обвинений состояла в том, что Иванов якобы связался с Лесли Урквартом, снабжал его за вознаграждение различными материалами о состоянии цветной промышленности СССР, занимался “вредительской” деятельностью, будучи к тому же осведомлен о существовании “вредительских групп” и в других отраслях промышленности. В “Правде” в статье Г. Кржижановского “Вредительство – как оно есть” цитировался фрагмент показаний Иванова, позаимствованный из упомянутого выше обвинительного заключения:
