Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

Разумеется, эта «современность» не была совершенной. Избирательное право с имущественным цензом разделило граждан на «активных» и «пассивных»; рабов во французских вест-индских колониях не освободили; о всеобщем начальном образовании подумывали, но так его и не ввели (равноправие женщин в программе реформ тогда вообще не стояло). Словно в знак признания того, что демократизация должна быть длительным, если не бесконечным процессом, рассадка депутатов в Собрании впервые произвела современное разграничение на «левых» и «правых». Но, как бы то ни было, работа Учредительного собрания создала условия, гораздо более «современные», чем в любой другой стране, включая американскую республику.

На самом деле в 1790–1791 гг. подавляющее большинство населения одобряло новый порядок. В 1790 г. первую годовщину взятия Бастилии отметили тщательно организованным «Праздником Федерации». Национальные гвардии возникали по всей стране, вызывая опасения за национальное единство, поэтому Национальное собрание постаралось «федерализовать» их в столице. В присутствии королевской семьи и 200 тыс. чел. Талейран отслужил мессу на «алтаре отечества», а король принёс гражданскую присягу Лафайету. За рубежом так же царил энтузиазм. Джефферсон, очевидец большей части событий великого года, по возвращении домой горячо защищал его достижения, Томас Пейн написал страстный ответ на мрачные суждения Бёрка. Двадцатилетний Вордсворт тогда почувствовал, что «видеть ту зарю уже было счастьем, но видеть молодым — блаженством было высшим», а пожилой Кант полагал, что человечество наконец «повзрослело» [258].

Казалось, революционная власть упрочилась настолько, что могла позволить себе подавлять зарождающуюся левую оппозицию. Так, в июле 1791 г., когда республиканцы устроили бурный протест против монархии, командующий национальной гвардией Лафайет поднял красный флаг военного положения и пресёк беспорядки ценой жизни тридцати человек. Правившие на тот момент фельяны, умеренные конституционные монархисты, думали, что «закончили революцию»; этот лозунг потом повторяла каждая из поочерёдно приходивших к власти группировок. Однако в действительности революция только набирала обороты. А красный флаг дерзко присвоили радикалы: в то время он использовался не часто, но не был забыт и снова появился в 1848 г.

К 1792 г. новый порядок, установленный в 1789 г., рухнул, и корни его краха ведут в сам год его основания. Первая трещина возникла благодаря «Гражданской конституции духовенства», ставшей необходимой ввиду конфискации церковной собственности, решение о которой в принципе было принято в декабре 1789 г. Независимо от вопроса государственного долга институциональное положение церкви на тот момент явно представляло проблему. Ей всё ещё принадлежало около 10% национального богатства, и, хотя она при этом занималась тем, что мы сейчас назвали бы социальным обеспечением, такая ситуация, несомненно, не могла дальше существовать. Однако принятые меры оказались более крутыми и жестокими, чем хотелось бы большинству общества. Утверждённая весной 1790 г. «Гражданская конституция духовенства» предусматривала рационализацию церкви на тех же принципах, на которых основывалось новое государственное устройство. Установленные ею диоцезы по числу и границам совпадали с 83 департаментами, как священников, так и епископов надлежало избирать всему населению, включая не католиков, а духовенство соответственно превращалось в государственных служащих на жалованье. Хотя подобные новшества не имели прецедентов в истории церкви, они не задумывались как антихристианские. Скорее, это результат колоссального пренебрежения религиозными чувствами нации. За неимением реальной альтернативы, архиепископ Парижский посоветовал королю подписать конституцию. Римский папа не спешил высказываться по этому поводу, опасаясь раскола, и предал её анафеме только в конце года. Между тем началось её воплощение в жизнь, и раскол незамедлительно последовал: лишь небольшая часть духовенства приняла «конституционную церковь».

Второй изъян имел органическую связь с первым. Король, подобно Карлу I в 1640 г., не смирился со своей новой ролью, а без доброй воли короля падение конституционной монархии было только вопросом времени. Уже в июле 1789 г. Людовик написал «испанскому кузену» Бурбону, что все его действия в будущем следует считать вынужденными. Его молчаливое сопротивление усиливалось; в 1791 г. он отказался подписать «Гражданскую конституцию духовенства», сказав, что это будет преступлением против его христианской совести и коронационной присяги. К тому же после падения Бастилии нескончаемый поток эмигрантов, ищущих иностранной поддержки, предоставлял королю потенциальную опору для реванша. Подозрения в измене подтвердила попытка королевской семьи покинуть страну в апреле 1791 г., беглецов остановили в последний момент в Варение. Короля оставили на троне, но версия о его «похищении» была слишком шаткой, чтобы долго продержаться.

Начиная с 1789 г. сопротивление короля и знати подогревало веру в «заговор аристократии» против революции, и этот синдром отныне способствовал постоянной радикализации последней. Процесс ускорился, когда священнослужителей, ставших госслужащими, обязали принести присягу на верность новому режиму и «Гражданской конституции». Большинство неприсягнувших священников попали в список аристократов — врагов народа.

Напряжённую ситуацию усугубило объявление войны Австрии в апреле 1792 г. За войну сначала выступали жирондисты, жаждавшие добавить революции динамизма, превратив её в крестовый поход против всей «старорежимной» Европы. Войны хотел и король, вероятно, надеявшийся на поражение Франции, которое принесло бы ему освобождение и сокрушило революцию. И действительно, после вторжения неприятеля в страну деморализованный офицерский корпус, состоявший из дворян, воевал из рук вон плохо. Ощущение опасности возросло, когда «герой двух миров» и товарищ Вашингтона по оружию генерал Лафайет оставил свой пост и перешёл на сторону австрийцев. Теперь революции, вне сомнения, угрожал заговор иностранных и отечественных приверженцев «старого режима».

При таких обстоятельствах от ненадёжного короля следовало избавиться, и якобинцы (Жиронда вместе с будущей Горой) использовали для его свержения санкюлотов. Дело устроили с помощью новой «повстанческой» Парижской коммуны 10 августа, которая взяла короля под арест за измену. Новый конституционный «суверен», Законодательное собрание, также прекратил существование (о чём вспоминают реже). 12 сентября этот орган оформил свой роспуск, объявив Францию республикой. Незамедлительно были проведены всеобщие выборы в Конвент, призванный составить проект новой конституции. Все эти шаги сопровождались первым, «стихийным» революционным террором — «сентябрьскими убийствами», которым, по меньшей мере, не препятствовал нарочито бездействовавший министр юстиции Временного правительства Дантон. В данных условиях голосовать осмеливались только убеждённые республиканцы, и в избрании Конвента участвовало всего 10% населения — гораздо меньше, чем выбирало Генеральные штаты в 1789 г.

Суд над королём и его казнь в январе 1793 г. положили начало расколу среди якобинцев на колеблющихся жирондистов и непримиримых монтаньяров. Военная обстановка на фронте ухудшилась в результате вступления Англии в антиреволюционную коалицию с Австрией и Пруссией. Более того, разрастались внутренние мятежи, сначала в крестьянской Вандее, затем в «федералистских», то есть жирондистских, оплотах — Лионе и Марселе. В ответ 31 мая — 2 июня Парижская коммуна и санкюлоты с пушками окружили Конвент и очистили его от депутатов-жирондистов. Летом 1793 г. под девизом «родина в опасности» была объявлена мобилизация в народное ополчение с целью собрать миллионную армию.

В итоге к сентябрю Комитет общественного спасения из 12 членов установил революционную диктатуру. Сорок восемь парижских «секций» и столичные «революционные общества» заседали практически непрерывно, ораторы с пеной у рта призывали всех на борьбу с теперь уже всеобщим «контрреволюционным заговором». Новый Революционный трибунал действовал безжалостно, в провинции для усмирения непокорных районов отправили «чрезвычайных представителей», наделённых самыми широкими полномочиями.