Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

Главным делом Директории была война. Преодолев опасности 1793 г., республика вступила на путь беспрерывных завоеваний, продолжавшихся до 1812 г. Первоначальная борьба с интервентами превратилась после 1795 г. в якобинский крестовый поход против королей Европы. Директория создала «дочерние» республики с классическими названиями (Батавскую в Голландии, Цизальпинскую в Ломбардии, Партенопейскую в Неаполе), установив между тем «естественную» границу Франции по Рейну. Эта экспансия действительно имела сильную идеологическую составляющую: солдаты не переставали петь «Карманьолу», давно забытую в Париже. Но помимо славы она приносила контрибуции и награбленную добычу, необходимые, чтобы держать на плаву финансы неустойчивого правительства. Члены Директории слишком поздно поняли, что зависимость от армии, которая помогала им сохранять симпатии большинства на родине и добывала славу и презренный металл за рубежом, сделала их беззащитными перед амбициями какого-нибудь удачливого генерала. Таким счастливчиком стал 27-летний Бонапарт. Восемнадцатого брюмера (10 ноября) один из членов Директории, Сийес, устроил парламентский переворот и поставил его во главе диктаторского Консульства, видя в этом единственный способ как завершить революцию, так и стабилизировать её.

Идеологическая фаза революции действительно завершилась, но результаты процесса, начатого в 1789 г., едва ли стабилизировались. Как мы видели, процесс, начавшийся в 1640 г. в Англии, не заканчивался до «последнего толчка» 1688 г., а его результаты прочно консолидировались только в 1715 г. Во Франции же, где первоначальное потрясение 1789 г. было гораздо более тяжёлым, чем в Англии в 1640 г., и число «последних толчков» оказалось больше, и консолидации удалось достичь только при Третьей республике в 1870-х гг. — спустя почти век, а не полвека.

Кроме того, в Англии для стабилизации итогов революции требовалось гораздо меньше структурных преобразований, чем во Франции. Прыжок от средневековой смешанной монархии к современной смешанной, притом узко олигархической, монархии нельзя сравнивать с квантовым скачком от зрелого королевского абсолютизма к республике со всеобщим избирательным правом. Достижения Великой французской революции могли быть закреплены только в такой чистой форме политической современности. Разумеется, коренные, необратимые изменения, произведённые французской революцией, были совершены в первый год, так же как важнейшие перемены, обусловленные английской революцией, — в её первый год. И, разумеется, преобразования 1789 г. содержали в зародыше республику 1792 г., основанную на всеобщем избирательном праве: кастрированная монархия и принцип полноправного гражданства сделали такую республику вероятной, даже логичной кульминацией нового порядка. Благодаря данному обстоятельству, вкупе с героической борьбой, сопровождавшей рождение Первой республики, якобинский миф стал неотделим от общего революционного мифа, что и определило момент, в который могло быть наконец закреплено наследие самого 1789 г. (С другой стороны, Содружество «святых» не являлось пригодным идеалом для современной эпохи.) Вдобавок якобинство означало строгий лаицизм, то есть полное отделение церкви от государства. Если принять это во внимание, то окончательной датой завершения революции следует считать 1905 г., когда таковое произошло.

Столь обширная программа потребовала даже не двух, а четырёх «последних толчков», чтобы достичь консолидации. «Человек на коне» французской революции, Бонапарт, конечно, временно стабилизировал её результаты, но не сумел их закрепить, потому что не умел вовремя остановиться. Кромвеля остановили морские границы Британских островов (и возможности военно-морских сил, которых хватило только для завоевания Ямайки). Амбициям Наполеона не ставили предел подобные географические ограничения. В итоге в 1814 г. поражение привело к его низложению.

Затем Франция пережила повторение всего своего предыдущего революционного опыта. С 1814 по 1830 г. она видела «жёсткую» Реставрацию, подобие «старого режима» [262]. С 1830 по 1848 г. — более живучий вариант конституционной монархии 1791 г. С 1848 по 1851 г. — подобие Первой республики, а с 1851 по 1870 г. — наполеоновской империи. Лишь после 1870 г. стало возможным создание долговечной республики, отчасти потому, что у страны не осталось других альтернатив, отчасти потому, что эта республика начала свою жизнь с решительной расправы с парижским плебсом, а отчасти ещё и потому, что монархисты, за которыми до 1876 г. в стране шло большинство, не смогли объединиться вокруг какого-то одного претендента из династии Бурбонов. Так Франция впервые сформировала устойчивый демократический строй — без идеологии, спонтанно, почти по-английски и без детально разработанного конституционного документа. Более того, хотя новый строй сделал культ из всеобщего избирательного права, при нём имелась отнюдь не соответствующая якобинским взглядам верхняя палата.

Основные различия между революциями в Англии и Франции уже упоминались. Во-первых, 1640 г. и его последствия мыслились и переживались как реставрация, а не инновация, и потому несли в себе внутренний ограничитель радикализации. События 1789 г. и их продолжение, напротив, воспринимались как намеренное революционное «перерождение», радикальность которого, следовательно, преград не имела. Во-вторых, идейная оболочка английских событий была религиозной, ориентированной на сверхъестественное, а идеи, вдохновившие французские события, носили светский, решительно мирской характер, что подкрепляло разницу в представлениях двух революций о времени.

Другой радикализирующий фактор во французском случае — невероятное количество вещей, которые надлежало ниспровергнуть. Ранее уже упоминалось, что в результате провала кальвинизма во Франции церковные структуры, уровень богатства духовенства и догматическая культура остались там почти как в XVI в., тридентская контрреформация усугубила положение, а янсенистская контрреформация лишь осложнила это наследие, не облегчив его гнёта. Выше отмечалось также, что формирование современного государства осуществлял королевский абсолютизм, за счёт всех «промежуточных инстанций». Следовательно, нужен был второй раунд государственного строительства, чтобы предоставить гражданскому обществу подлинно современную, то есть партиципаторную, роль. Процесс предстоял тем более мучительный, что абсолютистская централизация не проникла глубоко в государственное устройство и фактически не затронула сеть архаичных и мешающих местных органов власти. Частичная реформа такой громоздкой структуры потерпела явную неудачу во время движения абсолютизма по нисходящей в XVIII в., главные примеры — судьба парламентов Мопу и инициатив Тюрго.

Накопившийся груз проблем и неудач к 1789 г. поставил страну перед срочной необходимостью массы институциональных изменений. А когда прорывается долго создававшийся затор, за ним следует потоп — бурная радикализация, течение которой мы уже проследили. Несомненно, неукротимая «гидродинамика» революции — одна из причин, почему она увлекла за собой столь многих и так глубоко прорвалась в политическую систему, при этом столь многое уничтожив и нанеся Франции раны, которые пришлось залечивать сто лет.

Ещё один фактор радикализации — узость каркаса французского «старого режима», в отличие от его британского собрата и тем более другого берега Атлантики, где таковой вообще отсутствовал. Хотя и французское, и британское государства представляли собой священный порядок, в котором монархия, церковь и аристократия взаимосвязаны и взаимозависимы, во Франции это сильнее выражалось [263]. Здесь король одновременно являлся «внешним епископом» (eveque du dehors) и первым дворянином королевства. Иными словами, все три составляющие системы сходились в одной точке. Следовательно, объединение «первого» и «второго» сословия с «третьим» в июне 1789 г. автоматически превратило монархию в призрак, а также передало всю полноту священного суверенитета монарха — отныне священной и суверенной Нации. Английская сословная система XVII в., напротив, начиналась с довольно широкой формулы: духовные лорды, светские лорды и общины, — а при Стюартах всё стало ещё проще: король, лорды и общины. Поскольку лорды и общины, то есть парламент, вместе совершили революцию против короля (желая только его образумить, не более), система в целом не подверглась десакрализации. И когда при Содружестве сам парламент был распущен, общество, по-прежнему оставшееся религиозным, решительно отвергло новый порядок, встретив Реставрацию, можно сказать, с распростёртыми объятиями. В итоге получилась «разбавленная» современность, то есть совместный суверенитет общества (или, по крайней мере, его элиты) и монарха, создавший условия для постепенного перехода к настоящей современности, когда у страны будет соответствующее настроение.