Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

Ввиду столь неблагоприятного дебюта встал вопрос, будет ли новая республика работать. В 1849 г. экономический кризис миновал, и началась долгая эра процветания. Но страх перед социальной демократией по-прежнему был велик, и 13 мая «партия порядка» одержала полную победу на выборах в новый законодательный орган республики, причём открытые монархисты, орлеанисты и легитимисты, получили больше голосов, чем умеренные республиканцы. В то же время и радикальные республиканцы, «социал-демократы», как их сейчас именуют, набирали силу. Окрылённые успехами, 13 июня левые вышли на улицу в массовой демонстрации протеста против интервенции правительства в Римскую республику в защиту папы. «Партия порядка» и принц-президент истолковали эту демонстрацию как попытку переворота (в которую она вполне могла превратиться, как 15 мая предыдущего года). Они приняли против левых крутые меры, поставив условием для предоставления права голоса трёхлетнее проживание на одном месте, что исключало из числа избирателей огромную массу рабочих, вынужденных постоянно переезжать. Избирательное право, формально оставаясь всеобщим, фактически стало ограниченным. Таким образом, поляризация общества на правых и левых, столь ярко проявившаяся в июньские дни, нашла долговременное политическое выражение в расколе между социал-демократами и буржуазной республикой.

После устранения из политической игры левых радикалов, республика превратилась в арену соревнования между принцем-президентом и монархической партией порядка, и в этой борьбе все козыри держала на руках исполнительная власть. Луи-Наполеон сначала попытался пойти правовым путём — заставить собрание изменить конституцию и разрешить ему переизбрание на второй срок сразу вслед за первым. Когда попытка не удалась, он, будучи главнокомандующим вооружёнными силами, устроил государственный переворот (собственно, именно с тех пор это понятие вошло в современный политический словарь). 2 декабря 1851 г., в годовщину победы Наполеона I под Аустерлицем, его племянник объявил, что «Собрание распущено, а всеобщее избирательное право восстановлено», сделав себя президентом пожизненно. Через год он провозгласил себя императором. Виктор Гюго окрестил его Наполеоном Малым и отправился в изгнание. Карл Маркс назвал этот новый брюмер последним актом «фарса», начавшегося в феврале 1848 г., и отошёл от активной политической деятельности, дабы найти законы истории, которые обеспечат «красным» победу в следующий раз [282].

Важнейшая особенность 1848 г. во Франции, Пруссии, Австрии и различных итальянских государствах заключалась в реализации сценария 1789–1793 гг. в обратном порядке. События начинались с победы крайнего левого фланга тогдашнего политического спектра, устанавливалась республика со всеобщим избирательным правом и признаками социализма, а затем всё этап за этапом смещалось вправо, заканчиваясь реставрацией и усилением монархии, легитимной или бонапартистской. Маркс чутко уловил инверсию революционных ожиданий, заметив, что люди 1789–1804 гг. подражали древним римлянам, а люди 1848–1852 гг. — своим предшественникам в 1789–1804 гг.

В сущности, и Гюго, и Маркс были правы, утверждая, что главная причина провала революции — бремя исторической памяти. Все участники событий 1848 г. в попытке оживить 1789 г. (в виде возврата к республике 1792 г. или повторения первоначальной драмы на более высоком уровне социальной демократии), заранее предвидя определённые им роли, тем самым автоматически изменяли характер новой драмы, которую они переживали. Парижский плебс — по большей части внуки санкюлотов 1793 г., — пытаясь возглавить революционные действия, преждевременно напугал умеренных республиканцев и толкнул их избирателей в ряды монархической партии порядка. Кроме того, левые в 1848 г. забыли, что, в отличие от 1789 г., уже нет достоверной правой угрозы, которая сплотила бы левый плебс и буржуазию, социалистов и республиканцев. Правые монархисты — орлеанисты и легитимисты — были слишком слабы для такой роли, а благодаря одновременному краху «старого режима» в Австрии и Пруссии исчез из виду и призрак международной реакции. В подобных обстоятельствах настоящие реакционные силы могли опереться на прошлое, рядясь в революционные одежды. Так консервативные и монархические приверженцы порядка первыми объявили себя умеренными республиканцами. Так и Бонапарт незаметно подобрался к остальным игрокам, не встретив особого сопротивления с их стороны. У него это получилось тем легче, что он вполне убедительно мог делать вид, будто защищает самую суть революционной демократии — всеобщее избирательное право, и на данном основании даже претендовать на некоторую близость к сенсимонистам и другим пропагандистам социального вопроса. Короче говоря, основное объяснение неудачи революции заключено в самом эффекте ожидания, обращении к старым формулам в новой ситуации.

В середине XIX в. условия в Англии и во Франции были похожи, как никогда. В обеих странах господствовала конституционная монархия, и промышленность находилась на раннем этапе развития. И всё же… возникли разные политические обстоятельства в силу различного хронологического соотношения революции с процессом образования современного государства в каждой из стран. Английская олигархическая революция XVII в. создала политический механизм, позволивший Англии мирно переварить потрясения индустриализации (точнее, маркетизации), тогда как Французская революция XVIII в. породила радикально-эгалитарную политическую культуру, которую не могла обуздать либеральная, но классовая конституционная монархия. Потому индустриализация со свободным рынком в Англии привела к чартизму, а ранний индустриализм во Франции — к радикальному республиканству с примесью социализма «государства всеобщего благосостояния».

Для Германии 1848 г. стал гораздо более значительным событием, нежели для Франции: это был германский 1640-й или 1789 г. — только неудачный. Главная задача в связи с 1848 г. в Центральной Европе — объяснить, почему «великая революция» впервые не привела к классическому конституционному результату. Отчасти причина кроется в некоторых особенностях, выделяющих 1848 г. в общей последовательности европейских революций; другую причину можно найти в институциональных и культурных особенностях Германии и Центральной Европы [283].

По первому пункту следует сказать, что 1848 г. стал первым всецело сознательным революционным опытом Европы. Мы видели, что Английская революция, когда она только начиналась, не воспринималась как таковая; но в ходе её развития быстро пришло понимание истинной природы происходящего. К 1799 г. Франция и вся Европа уже хорошо знали сценарий драмы «великой революции». Ещё одной «неумышленной» революции нигде в Европе больше не могло произойти. Вследствие этого в феврале-марте 1848 г. все потенциальные действующие лица начавшейся драмы знали или думали, что знают, предназначенные им роли. И это обстоятельство во многом объясняет отмеченную ранее стремительную инициативу городской толпы. В Париже умышленно делали февральские дни повторением 1830 г. и ещё более великих 1789–1793 гг. А мартовские дни в Милане, Вене, Праге, Будапеште и Берлине представляли собой не менее умышленный и прямой отклик на парижский февраль. Однако предвидение природы предстоящего события может исказить и нарушить его действительный ход — в 1848 г. так и получилось. Как сказано выше, во-первых, сознательный и преждевременный радикализм городской толпы сразу отпугнул гражданское общество, заставив его занять более консервативную позицию, чем во время предыдущих «великих революций». Пим и Лафайет долго думали, что смогут держать толпу под контролем, а Франкфуртский парламент с самого начала понимал, что не сможет, и потому даже не пытался ею руководить. Во-вторых, консерваторы, особенно дворянство, тоже извлекли урок из 1789 г.; они тоже знали сценарий и ждали своего часа, не покидая короля в тяжёлую минуту, пока гражданское общество не начинало раскалываться, в особенности из-за социального вопроса и городского насилия (тогда как английские и французские дворяне, по крайней мере вначале, полагали, что выиграют от революции больше всех и станут естественными вождями нации, когда власть будет вырвана у короля).