История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Теперь, как никогда, хороший танцор располагает самыми завидными преимуществами, он ценится даже больше, чем краснобай. После Второй мировой войны стремительные танцы с акробатическими трюками, такие, как би-боп, завоевавший Сен-Жермен-де-Пре, или рок-н-ролл, в пятидесятых взявший верх, ввели в обиход красноречие тела. Именно благодаря танцу актер Кристиан Казадесус стал троглодитским Дон Жуаном. «Надо признать, что Кристиан, танцующий с одной из своих намеченных жертв, являет (пардон, являл) собой зрелище похотливое и способное ужаснуть ту, что еще не грешила», — пишет Борис Виан.

Танец, ставший вершиной кадрежа в 1960-х, — slow, медленный танец, он не требовал особого искусства, тем самым избавляя от разорительных трат на уроки танцев, зато предполагал тесный контакт — щека к щеке, оставляя женщину беззащитной перед дерзостями партнера. В скетче Ги Бедо и Софи Домье «Кадреж» (1972) описаны помыслы танцующих во время томного slow. Они не обмениваются ни единым словом. Диалог сводится к жестам: можно покусывать за ухо, колупать пальцем спину партнерши, целоваться. Мужчина рассчитывает таким способом возбудить ее («Похоже, они это обожают, сучки!») или на худой конец позондировать почву, определить ситуацию недвусмысленно («Если она не закатит мне оплеуху, значит, у меня есть шансы»). Но для женщины здесь речь идет о мучительных нападениях, внушающих опасение, как бы не нарваться на опасного психопата: «Он сделал мне больно, этот дурак»; «Ой! Да он совсем распоясался, этот малый!», «Ну и везет мне! Надо же было напороться на садиста!». Что до единственного вполне недвусмысленного жеста, то есть поцелуя, он вызывает следующий немудреный комментарий: «Фу, гадость, гадость, гадость, гадость, гадость, гадость, гадость!»

Начиная с 1960-х возникает реакция на это модное отклонение танца в сторону корриды (чего стоит хотя бы одно «разить наповал»!). Парный танец пал жертвой женской эмансипации. Появление твиста знаменует победу индивидуальных танцев над коллективными. Отныне, чтобы выйти на танцевальную площадку и всласть подергаться в ритме, нет надобности ни добиваться приглашения, ни иметь партнера. В лучшем случае молодые люди обмениваются знаками, чтобы встретиться на площадке; еще чаще парень проявляет инициативу, пристраиваясь напротив девушки, которая танцует одна. Если она на него не реагирует, коловращение толпы уносит танцора дальше, так что нет надобности говорить ему что-то обидное, чтобы отстал.

Танец больше не должен обеспечивать все функции кадрежа, ведь у влюбленных есть теперь и другие поводы, чтобы встречаться, разговаривать, касаться друг друга. В этом смысле важность танца обратно пропорциональна сексуальной свободе: когда необходимо держаться в рамках строжайшего целомудрия, вальс опьяняет, но, когда уже все смешалось, нет нужды «бесноваться в разнузданном роке, чтобы подержаться за руки», — пишет Йолен де Лабинь. Хотя некоторые могли сожалеть о «трении двух полов о третий» во время slow, дающем возможность «свести серьезное знакомство» и поругать моду диско как «настоящее бедствие для тех, кому нужно наладить контакт», — сокрушается Клод Эден.

В западной традиции образ одинокого танцора не столь значим. Между тем в других культурах (русской, африканской) мужчина танцем возвещает о своей мужественности. Запад, напротив, хранит мифы о танцующих соблазнительницах, будь то Саломея или Мата Хари. Риск же девирилизации должен быть преодолен посредством заимствования у африканских культур новых танцев (таких, как хип-хоп) или усвоения новых обычаев (таких, как танец-вызов). А вот на народных балах (по случаю 14 июля или устраиваемых в целях рекламы) парный танец, напротив, продолжал обеспечивать молодым людям первоначальный контакт. Но он оставался только прелюдией к кадрежу, а не сеансом кадрежа как такового, описанным в скетче Ги Бедо.

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, КАДРЕЖ

«Когда-то в давние года / Влюблялись — и тогда / Чтоб доказать свой пыл и жар / Вручали сердце в дар / Сегодня это всё ей-ей / Похоже на обмен» (перевод М.Яснова). Когда Борис Виан в «Жалобах на прогресс» (1955) перечисляет послевоенные перемены, он начинает с гибели прежних канонов любовного сближения. Мир изменился, и всего явственнее это проявилось в отношениях полов. Формирование общества потребления, вторжение технологии в повседневную жизнь — решающий этап для освобождения женщины. В него-то и метит Борис Виан. Перечень подарков, необходимых для того, чтобы заключить женщину в свои объятия, указывает на приоритет тех самых хозяйственных предметов, которым предстоит избавить ее от домашнего рабства: «электровилка, / бельесушилка, / сокодавилка, / сервиз и поднос, / кухня, духовка, / ванна, кладовка, / вся меблировка / и к ней пылесос». Лучший способ доказать, что любишь, — освободить возлюбленную от тяжкого бремени забот. О том, чтобы разделить их с ней, речи пока еще нет.

Современный кадреж отчасти связан с обществом потребления в том смысле, что оно поставило мужчину и женщину в равное положение, а следовательно, более не обязывает одного соблазнять, другую — играть роль дичи. И то же произошло во всех областях. В политике — с введением равного избирательного права (1944), в законодательстве — с отменой зависимости жены от мужа (1965), в половых отношениях — с появлением противозачаточных таблеток (1955). Некогда жених, согласно символическому ритуалу, «принимал» дочь из рук ее отца. Ее желание поскорее выйти замуж было в ту пору нетерпением узницы, заждавшейся своего освободителя. С упразднением отцовской власти картина изменилась: взять замуж свободную девушку — значит, напротив, ограничить ее независимость! Обольщение при этом должно происходить между равными, то есть нежно.

Закрытие домов терпимости (1946) лишило мужчин весьма ценимого ими места, где можно было пройти инициацию. Ведь до окончания войны в Алжире парни еще обучались азам соития с проститутками, но для юного девственника куда сложнее в одиночку ловить их на улице, чем прокатиться с приятелями из полка в специальное заведение. Вследствие этого «молодые самцы до известной степени утратили превосходство по части опыта», — пишет Лагранж. В том, что привлекательность образа «мачо» поблекла на исходе XX века, отчасти повинна отмена этой сексуальной привилегии.

Прежде инициация происходила без участия противоположного пола — в учебных заведениях, на военной службе, в профессиональной жизни. Молодой человек выносил из этого опыта успокоительное представление о собственной зрелости. И вот мало-помалу застолья становились смешанными, «отныне, если парни затворялись в своем узком кружке, это вызывало подозрение, что они подавляют естественные желания, а такое поведение — признак слабости», — замечает Андре Рок, изучавший эволюцию представлений о мужественности на протяжении двух столетий; он считает, что произошел существенный слом. «Когда-то парни знали, что, обольщая девушек, им надлежит выражать свое желание завуалированно и, уважая эротический жар, скрывать его». Обольщение было сферой запрета, подлежащего нарушению, и опасности, которой следовало пренебречь: беря инициативу на себя, мужчина защищался от риска самому стать жертвой соблазнительницы. Но с тех пор как сексуальное воспитание ввели в школе (вопрос об этом рассматривался начиная с 1947 года), общество признало законность желания, умеряемого чувством ответственности. Отношение юноши к проблеме секса, то есть к девушкам, при этом не могло не измениться. Такая дисциплина желания привела к тому, что страх перед импотенцией стал для многих навязчивой идеей.

Места, где собирается молодежь обоего пола, множатся, стародавние поводы для встреч (соседство по лестничной клетке, народные балы, семейные праздники) значительно реже отмечаются как фактор формирования пар. Отныне речь идет в основном о местах учебы (школах, университетах), развлечений (то есть о кабаре, подвальчиках и кабачках, дансингах, дискотеках), работы (в конторах преимущественно упоминаются их «чувствительные точки» — автомат для разлива кофе, ксерокс, столовая), отдыха (знакомятся чаще всего в бассейнах, летних клубах, на пляже, на выставках). Ничего особенно нового здесь нет: свидание у автомата для разлива кофе — современный вариант старинной встречи у колодца. Но беспрепятственность встреч и упрощенность ритуала сближения меняют условия задачи. Место знакомства зачастую само по себе служит свидетельством общности интересов (спорт, культура) и представляет великолепные поводы для того, чтобы завести беседу с незнакомкой (или незнакомцем), причем избежав удручающих банальностей.