История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Хотя Народный фронт настоял на введении с 1936 года оплаченных отпусков, война приостановила распространение этой практики. Зато вторая половина XX столетия — пора триумфального расцвета массового туризма и индустрии досуга, который испокон веков способствовал кадрежу. Пляж, где зной, обнаженные тела, атмосфера сладостного безделья благоприятствуют пробуждению желаний, с этой точки зрения описан многократно. Здесь тон задают экранные персонажи: Альдо Маччоне, расхаживающий по песку, приосанившись, чтобы зад, локти, прижатые к телу, и мускулатура плеч выступали рельефнее («Приключение есть приключение», 1972), Ролан Жиро, подступающий к девушкам, напрямик осведомляясь у каждой, не угодно ли ей отправиться с ним в номера («Да здравствуют женщины», 1984), вызывающие плавки Франка Дюбоска («Кемпинг», 2006) и Кристиана Клавье («Загорелые», 1978), продемонстрированные на том же фоне. Здесь разворачивается парад современной любви, где самец, уподобляясь голубю, надувается, как только может: если он и не достигнет цели, то хоть покрасуется.

При желании погоню за наслаждениями можно ускорить, на то существуют летние клубы, которые зачастую точнее было бы назвать клубами свиданий. «Некоторые курортные города или поселки, — пишет исследователь, — благодаря таким клубам в буквальном смысле заслужили репутацию мест легкого общения с противоположным полом, отчего, само собой, число лиц, именно ради этого стремящихся туда, только возросло». По этой причине аббревиатура «НСПЦ» («Национальное сообщество природно-спортивных центров») в связи с этим игриво расшифровывалась как: «Нам стоит перепихнуться, цыпочка».

Особое место в истории кадрежа занимает Средиземноморский клуб, созданный в 1950 году: он дал богатую пищу воображению. Этот клуб отступил от обычных правил, освободив своих клиентов, в особенности женщин, от бремени общественных условностей: отдыхающие оплачивают свое пребывание в клубе, но после этого деньги им более не требуются; жить там можно инкогнито, унификация костюмов (набедренные повязки, купальники) упраздняет социальное неравенство… Анонимность делает любовные шашни безопасными; в клубном «Алфавитном справочнике» это подчеркивается не без юмора на двух последних буквах «Икс» и «Игрек»: «Ты и я у моря, на пляжном песке. Мадемуазель X и мсье Y — и все, точка. Вот оно, счастье, у которого нет имени».

Таким образом, «любезные члены» клуба по прибытии сюда должны отрешиться от всех комплексов и предрассудков. «Здесь я могу быть сама собой, — признается одна из отдыхающих. — У меня ощущение, что благодаря клубу я проветрилась. Не подумай, что здесь я веду себя хуже, чем дома, просто я не чувствую себя пленницей чего бы то ни было». Социологи отмечали, что особенно беззаботны там девушки: парни, которые в своем понимании женской свободы не пошли дальше представления о неприступной роковой женщине, никак не возьмут в толк, что «девушка может быть одновременно свободной и честной».

Клуб вскоре приобрел сомнительную репутацию: девушка, побывавшая там, рисковала прослыть распутницей. Борьбу за то, чтобы обеспечить себе имидж заведения для спортивного отдыха, клуб проиграл, люди воспринимали его под другим углом зрения: как место, где можно «побегать за девчонками». Устроителями он воспринимался как греза о потерянном рае, где допустима «кристально чистая свобода отношений между парнями и девушками». Наплыв клиентов, которые «только и думали что о киске», нарушил первоначальный замысел. «Добрые намерения» стали меняться, бамбуковые хижины украсились картинами со сценами охоты, пробуждающими агрессивную чувственность; появилась и вполне выразительная символика, так, например, полотенце, висящее на двери, означало: «Не беспокоить».

Будучи феноменом социальным, Средиземноморский клуб кончил тем, что ввел в свой внутренний обиход учебники по кадрежу. К тому же появление в курортных отелях и на пляжах специальных молодцов спортивного вида, чьей профессиональной обязанностью стало развлечение публики (их теперь называют аниматорами), отвлекло на себя все дамские симпатии, как свидетельствовали рекламные проспекты тех лет. И вот уже холостякам приходится терпеливо дожидаться своей очереди, уповая, что аниматоры рано или поздно наскучат и перестанут разить красоток с первого взгляда. А пока выискивать тех бедняжек, за кем эти сердцееды не ухлестывают, и тонко им льстить: «Ну, вам-то такие простаки не по нраву, вы — совсем из другого теста».

Еще можно, притворясь довольным и благодарным клиентом, закадрить хозяйку гостиницы, утомленную придирками постояльцев. Если у вас нет ни красоты, ни особого ума, стоит принять позу равнодушного одиночки: «И что я здесь делаю, зачем меня, индивидуалиста, сюда занесло?» Можно также выдумать себе баснословную биографию (проверять никто не станет). Хоть разного рода Тарзаны и подпортили репутацию клуба, именно в его добродушно-ребячливой атмосфере на свет проклюнулся кадреж по-республикански — свободный, не отягощенный комплексами, согретый эгалитарными иллюзиями этого братства набедренных повязок.

Другой важной площадкой, где после войны разыгрывается театр кадрежа, стали «surprise-party» (в просторечии «сюрпарт»), род суаре, пришедший в 50-х на смену «дейтингу». Разница в том, что теперь молодежь вместо того, чтобы стремиться в людные места, собирается в доме у кого-либо из приятелей и затевает танцы. Ничего общего с балами прошлого века: здесь юношество само организует прием, выбирает музыку… и дело обходится без дуэний. Виниловые пластинки и усовершенствование бытовой аппаратуры для работы с ними обеспечили возможность таких перемен.

Еще через десять лет появилась вечеринка, выдержанная в несколько ином стиле, — «бум», потом она сделалась шумнее и стала именоваться «сверхбумом», за ней последовали «скват» (от английского «squat» — «самовольный въезд в пустующий дом»); отдающая предпочтение саунд-трекам в стиле «техно», «тарахтелка» («Teuf», от французского звукоподражания, воспроизводящего тарахтение заводящегося автомобиля), переходящая в мега-или гигатарахтелку; надобно здесь упомянуть и такие разновидности того же явления, как «chouille» (что-то вроде сабантуя), «riboule» (посмехушка) и «bamboula» (от названия одного из негритянских барабанов). Отличаясь в деталях, все они не нарушали сути этой традиции праздника исключительно молодежного. Его приметы — игры, преимущественно требующие телесного контакта, приглушенный свет и алкоголь, немало способствующий флирту, каковой, если позволяет возраст, приобретает затем более конкретные формы в соседней комнате. Если же нет, парни ограничиваются шуточками мачистского толка, срывают с девушек шейные платки, сыплют им в волосы конфетти или древесные опилки.

Борис Виан в романе «Сколопендр и планктон» изобразил, как для кадрежа используется «surpart». Надо прийти туда поздно, когда праздник в разгаре, и перво-наперво определить, какие девушки свободны. «Девушка свободна, если она хорошенькая». Корчить из себя умника бесполезно: «Те, которые что-нибудь смыслят, уже замужем. Предложите ей с вами выпить. И все дела». Но тут важно действовать не абы как. Надо прихватить бутылку, спрятать ее в карман брюк, но так, чтобы горлышко торчало, и с видом заговорщика попросить ту, которую хочешь закадрить, сбегать за стаканом, если же до нее не доходит, шепнуть: «На двоих нам одного хватит».

Затем парень вслед за намеченной добычей проскальзывает в комнату, куда она в конце концов отправляется в поисках стакана. Выпивая, он проливает напиток на свой галстук, она помогает его промокнуть, для этого ему необходимо сесть, а тут уж легкого толчка хватает, чтобы заставить ее плюхнуться на колени молодого человека. «Примечание: речь идет исключительно о благопристойных «surprise-party», где блудят попарно, в отдельных комнатах, изолированных от танцевального зала по меньшей мере занавеской».

В этом-то контексте и зародился кадреж — не как практика, а как термин, который, будучи четко отделен от понятия «обольщение», позволит порассуждать о природе обоих этих явлений.