— С бумагами посижу, раз я после Шабата уезжаю, — Меир взял в руки тяжелые косы, подернутые сединой — она никогда не носила чепца в постели. «А ты не вставай, — он улыбнулся, — кофе я сам себе сварю».
Эстер потерлась щекой о его руку: «Люблю тебя».
— И я, — Меир вдохнул запах лаванды и внезапно подмигнул ей: «Посижу и вернусь, понятно?». В дверь постучали, когда он, насвистывая, наливал кофе в серебряную чашку.
— Еще семи нет, — недовольно пробормотал мужчина. «Не терпится, генералу Юстесу. Сказано ему было — я сам сегодня приду в военное министерство, и сам посмотрю, сколько им денег надо».
Меир запахнул халат. Он, как был, с чашкой кофе, прошел в отделанную мрамором переднюю. «От генерала Юстеса, мистер Горовиц, лично вам в руки, — юноша в форме лейтенанта склонил голову.
Меир горько подумал: «Мальчик на Дэниела похож, каким он был. В Филадельфии, когда Декларацию Независимости читали. Господи, зачем нам воевать, зачем? Жили бы себе спокойно…»
— Я и не сомневался, — рассмеялся Меир и распечатал конверт. «С глубоким прискорбием… — успел прочитать он, а потом строки запрыгали перед его глазами. «Погиб на задании, выражаем соболезнования семье…, тело полковника Горовица, согласно протоколу и его распоряжениям, отправлено в Ньюпорт, для захоронения на семейном участке кладбища…»
— Эстер! Эстер! — попытался позвать Меир, но грудь стала тяжелой, что-то большое, горячее появилось в плече, левая рука дернулась. Он, выпустив чашку с кофе, упал на персидский ковер.
— Миссис Горовиц! — растерянно закричал юноша, опускаясь на колени рядом. «Кто-нибудь, помогите!»
В таверне было шумно. Миссис Бейкер, облизав пальцы, вытирая куском хлеба тарелку, — женщины ели мясное рагу, — грустно сказала: «Жена его, конечно, рыдает, бедненькая. Два года всего вместе прожили, да и то, как ранили его… — она оглянулась. Приблизив губы к уху Марты, поденщица что-то зашептала.
— Не может быть, миссис Бейкер! — ахнула женщина и покраснела.
Уборщица отпила эля. «Сама видела, — она вытерла губы грубой салфеткой, — мне ее горничная показывала. В шкафу лежало у них». Она усмехнулась: «Я о таком слышала уже, миссис Мур. У нас в Балтиморе. У мамаши моей товарка была, а у той — мужа на войне ранило. Она сама сходила к столяру и заказала такое. Видать, нравилось ей, — миссис Бейкер подмигнула Марте.
Подъезд особняка Горовицей был затянут черным крепом. Марта наблюдала с той стороны улицы за чередой посетителей: «Неделю они шиву сидеть будут, на улицу не выйдут. И Эстер с Меиром, и Батшева, и Натан».
— Это к миссис Батшеве врач приходил? — Марта заказала еще эля.
Миссис Бейкер помотала головой: «К мистеру Меиру. У того, как принесли весточку, что мистер Хаим погиб, сердце отказало. Мне слуги рассказывали — миссис Эстер выбежала, как была, в одной рубашке, и нажимала ему на грудь, пока он в себя не пришел. Дышала за него».
Миссис Бейкер покачала головой: «Я слышала, слуги шептались, не жилец мистер Меир». Женщина отерла пальцем уголок глаза: «Жалко, хороший он хозяин был…, Лучший, на кого я работала. Вежливый, подарки всегда делал, всем нам, на Рождество, хоть они его и не празднуют. Бедная миссис Эстер, и сына потерять, и мужа… — миссис Бейкер вздохнула и решительно добавила: «Хотя на все воля Божья, конечно».
— Так они никого нанимать и не будут, — грустно сказала Марта, допивая свой эль. «Если несчастье такое».
Миссис Бейкер оглянулась и понизила голос: «Я тебя могу устроить в Белый Дом, поняла? Там золовка моя работает, сестра мужа покойного».
Женщина покачала головой: «Она запила, бывает с ней такое. Я бы и сама пошла, — уборщица вздохнула, — однако я кручусь, как белка в колесе, часа свободного нет. Я тебе ее паспорт принесу. Вы обе ростом маленькие, а на остальное они и не смотрят. Только, — женщина подняла палец, — четверть заработка мне!»
— А золовке вашей? — поинтересовалась Марта.
— С ней я поделюсь, — отмахнулась миссис Бейкер и крикнула: «Нам еще две кружечки!».
— Отлично, — подумала Марта, выходя из таверны под руку с уборщицей, — Конгресс в понедельник собирается на особое заседание. За закрытыми дверями, как написали в газетах, Мэдисон все время будет там, и Дэниел тоже. С Дэниелом я до этого поговорю. Скопирую те документы, что найду в Белом Доме и уеду на озера. Может быть, удастся разыскать Меневу. Бедная Эстер, бедный Меир — ребенка похоронить…, Упаси меня и Питера Господь от такого.
Она распрощалась с уборщицей. Взглянув на здание Капитолия, Марта сказала себе под нос: «Даже если с Дэниелом ничего не получится — я попыталась».
Пахло цветущими липами. Марта, оказавшись на берегу Потомака, присев на зеленую траву, посмотрела на запад.
— Им до океана еще идти и идти, — она прикусила зубами травинку. «Если я увижу Меневу, постараюсь уговорить его бросить эту войну. У него сын растет, — она вспомнила строки из письма Мирьям: «Менева забрал мальчика и увез к себе в горы, так что все в порядке».
Потомак лениво тек мимо, — широкий, серый. Марта поднялась, и какой-то парень с заваленной лесом баржи, озорно крикнул: «Эй, красавица!»
— Это потому, что он лица моего не видит, — усмехнулась Марта и помахала рукой парню. Она проводила глазами маленький американский флаг на корме и отчего-то вздохнула.
В гостиной мерно тикали часы. Натан покосился на Батшеву — девушка была в черном шелке, бледная, с заплаканными, большими глазами. Они сидели на низких стульях. Гости, наклонившись к ним, шептали соболезнования. В столовой были накрыты холодные закуски. Оттуда доносился мерный шум голосов. «Теперь она пенсию будет получать, — подумал Натан, — и хорошую».
Он понял, что почти не знает невестку. Батшева была тихой, скромной, вышивала, читала книги, и Натан привык относиться к ней, просто как к украшению особняка. Она рассказывала об Иерусалиме и Святой Земле. Натан слушал с интересом, они с отцом всегда жертвовали на нужды, как говорили в синагоге, «наших братьев в Земле Израиля». Ему почему-то приятно было думать, что Батшева и ее семья — жили на их деньги.
Как-то раз Батшева, смущаясь, покраснев, заметила: «Кузен Натан, у нас есть и те, кто своим трудом на хлеб зарабатывает. Мой отец, он хороший столяр, и еще он свитки Торы пишет…»
Меир тогда вздохнул, — они сидели за ужином: «Ты этого не помнишь, милая моя, ты тогда родилась только. Мы предлагали раву Горовицу здесь остаться. Был бы раввином в Нью-Йорке, или у нас, в столице…»
Батшева помолчала: «Папе без Иерусалима тяжело, дядя Меир. У нас гранатовое дерево в саду. Оно цветет, каждую весну, в феврале. Папа всегда сидит на скамейке, и любуется им…»
Натан тогда незаметно поморщился: «Что за сантименты, понятно, что в Америке можно больше денег заработать».
Он покосился на Батшеву и хмыкнул: «Все равно красавица, хоть и заплаканная». О покойной невесте он не горевал — с Джудит они виделись всего два раза, и Натан успел забыть невысокую, черноволосую девушку. Когда Мораг с Тедди приехали в Вашингтон, Натан боялся, что бывшая любовница станет ему досаждать. Она только коротко поздоровалась. О ребенке речь не заходила. Натан облегченно вздохнул: «Выкинула, наверное».
В гостиной было пусто, — все, кто пришел, уже собрались за столом. Натан, подняв голову, посмотрев на высокую, резную дверь, почувствовал, как его глаза наполняются слезами. О брате он не скорбел. Тот Хаим, с которым он вырос, был мертв давно, еще с тех пор, как родители привезли из Цинциннати отвратительное, изуродованное создание. Натан тогда едва заставил себя обнять брата. Он шаркал на костылях по дому, пил. Натан, вернувшись из прокуратуры, заставал его в кабинете, в опиумном оцепенении, уставившегося в стену.
Как-то раз, превозмогая неприязнь, он попытался сказать: «Хаим, может быть, тебе не стоит возвращаться в армию? Все же ранение…»
Они сидели в библиотеке. Брат, отхлебнув из стакана с виски, дернув одним из многих шрамов на лице, только усмехнулся: «Тебе этого не понять. Не понять, что такое месть».
