— Он все еще не поднимал век. «Беги к артиллеристам. Через полчаса пусть начинают обстрел левого фланга. Потом буди генерала Дельзона, если он еще не встал. В шесть утра его пехота должна выбить русских из этого…, - Наполеон вздохнул. Император медленно, по складам, проговорил: «Бородино».
— Центр их позиций, — недоуменно заметил Мишель, — а вчера, на военном совете…
— Я сам там был, — хохотнул Наполеон. Почесав каштановые, с чуть заметной проседью, коротко стриженые волосы, он улыбнулся: «Отвлекающий маневр. Мы пройдем сквозь флеши, как нож сквозь масло, сбросим их с того холма, — император показал рукой в белесый туман, — и загоним в угол, у слияния двух рек». Он развел руками: «Все просто».
— Он ведь гений, — Мишель, торопясь, бежал между палатками. «Другого такого полководца нет, и не будет».
— Мишель! — услышал он строгий голос. Давид Мендес де Кардозо, что умывался у госпитальной палатки, разогнулся. Взяв у санитара рубашку, поведя смуглыми, крепкими плечами, врач велел: «Стой!»
Давид повертел его туда-сюда: «Вроде выспался, после вчерашнего. Болит? — он кивнул на перевязанную руку.
Мишель помотал головой и шепнул ему: «Через полчаса начинаем». Он побежал дальше. Давид, одевшись, заглянув внутрь, увидел, что отец уже поднялся. «Устал он, конечно, — обеспокоенно подумал Давид, — вчера до полуночи оперировал».
Иосиф похлопал себя по щекам. Он зевнул, не поворачиваясь: «Майор, на чашку кофе у нас еще время осталось, а потом, — отец рассмеялся, — только успевай поворачиваться». Иосиф вышел наружу. Потянувшись, генерал велел санитару: «Ведро сюда».
Давид поежился — отец вылил ведро воды на коротко остриженную, седоватую голову. Чихнув, он принял от санитара холщовое полотенце: «Хорошо! Кофе нам принесите». Он потрепал сына по плечу: «Давай, сигарой меня угости».
Уже на позициях артиллеристов Мишель взглянул в сторону медленно рассеивающегося тумана: «Ерунда. Папы там нет, а Петьки — тем более. После капитуляции надо будет в Санкт-Петербург поехать, навестить их».
Он передал приказание. Уже идя в дивизию Дельзона, Мишель услышал грохот артиллерии — сотня орудий начала обстрел левого фланга русских.
Иосиф и Давид стояли у палатки, куря, отхлебывая кофе из оловянных чашек. Иосиф, потушив сигару, заметил: «Вот и все, майор. Пошли делом заниматься».
Генерал натянул холщовый, застиранный фартук. Засучив рукава льняной рубашки, он посмотрел на восток. «Нет Теодора, у русских — успокоил себя Иосиф, — сидитв Академии Наук, минералы изучает».
— Вот, я готов выполнить свою работу, в своей вере, — пробормотал он себе под нос, как всегда, вставая к столу: «Когда это я первую операцию сделал? Сорок лет назад, правильно. Каждый раз эти слова Рамбама повторяю, до сих пор».
Операционная палатка была еще пуста. Иосиф взглянул на список вчерашних раненых, что висел, пришпиленный к холсту: «С этими мы разобрались. Ты иди, — он прислушался, — сейчас атаку начнут. Организуй там, чтобы без промедления людей доставляли. Сейчас все, — генерал усмехнулся, — проснутся, стреляют без остановки».
Земля под ногами гудела. Генерал Кардозо, проводив Давида глазами, зажмурился — солнце поднималось над полем боя, — огромное, огненное, сияющее солнце. С востока уже была слышна канонада русских орудий.
Федор пригнул голову — французские ядра опять начали проноситься над флешами. Он обернулся к Багратиону — тот стоял, прижав к глазу подзорную трубу. Федор вздохнул: «Ваше превосходительство, одной артиллерией мы их не удержим. У них как бы ни четыре сотни пушек здесь».
Хмурое, в пятнах пороха и грязи лицо Багратиона исказилось недовольной гримасой. «Надо контратаковать, — только и сказал он. «Вы стреляйте, Федор Петрович, стреляйте».
Пахло кровью и гарью, внизу, на равнине, за укреплениями, было видно какое-то движение. Федор успел посмотреть на свой хронометр: «Одиннадцать утра. С шести часов нас обстреливают, без остановки. Два раза флеши занимали, два раза мы их выбивали отсюда. Господи, помоги ты нам».
— Огонь! — крикнул он и взглянул на почти разбитые укрепления. Флеши были выстроены из бревен и земли. Федор, неожиданно, улыбнулся: «Хорошо получилось. Только все равно, у них в два раза больше пехоты. Надо держаться, Кутузов пришлет подкрепление…, Хотя откуда? Остались еще свежие полки, не могли не остаться»
Он услышал свист ядра и бросился на землю, подмяв под себя ближних артиллеристов. Федор ощутил на спине что-то теплое. Поднимаясь, стряхнув с себя разорванную, человеческую плоть, он выматерился. Пушка была разворочена ядром, вокруг разбросаны окровавленные останки.
Французская артиллерия не останавливала обстрела. Федор, посмотрев, как санитары оттаскивают раненых от орудий, повернулся на восток. Курган возвышался над русскими позициями: «Петька там. Господи, сохрани нам сына, и другого сына, — он стиснул зубы, — тоже сохрани».
Письмо от жены он получил, — по случающемуся на войне совпадению, — утром того дня, когда увидел Петьку. Он прочел ровные строки: «Петенька ушел добровольцем в часть его сиятельства князя Трубецкого. Они в тылу пока что, как Петя мне пишет. Теодор, не волнуйся, с ним все в порядке».
Стены Смоленского кремля были разбиты огнем французской артиллерии. Федор, выйдя тогда во двор, пробился через суматоху — войска покидали город, ему и саперам еще надо было проверить минирование мостов и пороховых складов. Он широким шагом пошел к Молоховской башне. Там, в месиве людей и коней, Федор нашел глазами запыленную, кудрявую голову и крикнул: «Ваше сиятельство!»
Поручик Трубецкой спешился и вежливо сказал: «Да, ваше превосходительство. Сейчас мы уйдем, не волнуйтесь. Мы последние, подрывайте все спокойно».
Федор, вдруг, с болью в сердце, вспомнил: «Это великий зодчий строил, Федор Конь. Белый город потеряли, давно еще, а теперь и здешнего кремля лишимся. А что делать?»
— Я не об этом, — усмехнулся Федор. «Пишут мне, ваше сиятельство, что сын мой под вашим командованием служит. Здесь ли он?»
Трубецкой отчаянно, молодо покраснел. До сих пор Пете удавалось избежать встречи с отцом. Федор был занят инженерными делами. В любом случае, генералу и прапорщику пехоты вряд ли бы удалось столкнуться в суматохе русского отступления.
Трубецкой тяжело вздохнул и признал: «Здесь, ваше превосходительство. Позвать?»
— Прячется, значит, — усмехнулся Федор. «Зовите. Я ненадолго, вас не задержу».
Они с сыном, сидели на каких-то бревнах. Федор, отпив из своей оловянной фляги, передал ее сыну. Он, вдруг, весело, спросил: «Водку-то пить приучился, за три недели, а, Петька?»
Рыжая голова поникла и Петя покраснел: «Вы простите меня, батюшка, но я не мог, не мог…»
— Да все понятно, — Федор положил свою большую руку на его плечо. «Но как только додумался — мать говорит, что письма от тебя получает. В Петербурге, что ли, оставил их?»
— Да, — Петя искоса посмотрел на отца и отпил немножко водки. «Не кричит вроде, — облегченно подумал юноша. «Мы с Никитой Муравьевым, по три десятка их написали, — признался Петя, — его камердинер посылает. Там до Рождества хватит, а то и больше».
— Умники, — пробурчал Федор и забрал у сына водку. «Хватит. К Рождеству мы дома окажемся, Петька».
Сын молчал. Потом, оглянувшись, юноша незаметно пожал ему руку: «Отступаем, батюшка. Как же это — Смоленск оставить?»
Федор поднял голову и посмотрел на яркое, летнее небо. Над крепостной стеной вились ласточки. Французы уже не стреляли, было тихо, только с востока, со старой смоленской дороги, был слышен скрип колес и ругань офицеров.
— Бывало, — тяжело сказал Федор, — и Москву оставляли, Петька. Предок наш, что с князем Пожарским в ополчении сражался — думаешь, ему легко было видеть, как всякие самозванцы да поляки по площади Красной разгуливают? Однако тогда выстояли, и сейчас придется. Иного пути у нас нет». Федор расстегнул испачканный каменной пылью мундир. Достав икону, отец протянул ее сыну: «Пусть с тобой будет. Иди, воюй, знаю — не посрамишь ты чести рода нашего».
