Петя благоговейно принял образ. Перекрестившись, юноша вдруг, на единое мгновение, прижался щекой к широкому, крепкому плечу отца.
— А вы, батюшка? — тихо спросил Петя.
— Мне еще все подрывать надо, — Федор поднялся. Чуть наклонившись, — Петька был лишь немного ниже, — отец поцеловал его в теплые, рыжие волосы над высоким лбом. «Матери напишу, что ты в тылу, — хохотнул Федор, — пусть не волнуется».
Петя, уходя, оглянулся. Отец стоял — высокий, мощный, словно крепостная башня, с непокрытой, рыжей головой. Юноша понял: «Седина уже у него». За поясом у отца он заметил эфес сабли — сапфиры сверкали чистой лазурью. Петя вспомнил, как отец, давно еще, в Петербурге, показывал ему саблю: «Это руны, видишь? Так варяги писали, в древние времена. «Меч Сигмундра, сына Алфа, из рода Эйрика. И да поможет нам Бог».
— Поможет, — уверенно сказал Петя, пряча икону. У Богородицы были твердые, зеленые глаза. Юноша хмыкнул: «Батюшка говорил — наш предок, тот, что с князем Пожарским воевал, потом в Италию уехал, архитектором там был, в Венеции. Так икона туда и попала. А потом сюда, в Россию, вернулась. Батюшка сказал — в Смутное Время ее написали, или незадолго до этого. Редкий был мастер, конечно».
Никита Муравьев ждал его у Молоховской башни, уже в седле. Петя вскочил на своего рыжего жеребца: «Поехали. Нам еще до Соловьевской переправы надо добраться, а мы, — он оглянулся на двор кремля, — в арьергарде». Отца уже не было видно. Петя горько попросил: «Господи, убереги его, пожалуйста».
Федор, пройдясь по флешам, пересчитал оставшиеся орудия, — их было меньше пяти десятков. Он велел подбежавшему адъютанту: «Посылайте в тыл. Пусть там, что хотят, то и делают, но ядра у нас должны быть — генерал Багратион контратаку готовит».
— С тех пор я его и не видел, — вздохнул Федор. «Раевский, на военном совете, отвел меня в сторону и сказал, что Петр у него в корпусе, и служит отменно. А корпус, — он еще раз посмотрел на зеленеющий травой курган, — батарею обороняет».
Багратион спешился рядом с ним и жестко сказал: «Стреляйте из чего хотите, генерал, но войска наши, — он показал рукой на равнину, — поддержите. Жюно мы в лес оттеснили, — Багратион выругался, — однако они вернутся».
Федор достал свою короткую подзорную трубу. Оглядев позиции французов, он отозвался: «Уже возвращаются, ваше превосходительство. Будем стрелять, пока есть чем, а потом артиллеристы пехотинцами станут».
Пушки загремели. Федор, вернувшись к своим солдатам, хмуро крикнул: «Стоим до последнего ядра, а потом стреляем из ружей, бьем штыками, да хоть… — он выматерился. Кто-то из артиллеристов, задорно ответил: «Этим и будем их бить, ваше превосходительство!»
— Хоть посмеялись, — Федор сам встал к пушке. На равнине уже шла рукопашная. Он, прищурившись, смотрел, как русские ядра падают в гущу наступающих французов: «А если Мишель там? Ерунда, он адъютант, что ему в бою делать?»
Французские позиции были хорошо видны в подзорную трубу. Федор, наскоро посчитав их пушки, вздохнул: «Хоть бы до прихода подкрепления удержаться».
На западной стороне, капитан де Лу, обвел глазами поле боя. Мишель тихо сказал командующему артиллерией:
— Видите, — капитан передал подзорную трубу, — это генерал Багратион, на гнедом. В самом центре. Черноволосый. Это совершенно точно он. Я его узнаю, он к нам в гости приходил, в Петербурге. Если мы сможем вывести его из боя — русские побегут.
Федор пригнулся — французы стреляли ожесточенно, и велел своим солдатам: «Огонь!». Он еще успел увидеть, как Багратион падает, зацепившись ногой за стремя. Сжав зубы, Федор повернулся к пушкам: «Стоять насмерть, что бы они, — Федор махнул рукой в сторону равнины, — ни делали».
— Генерал убит! — донеслись до него крики. Федора тронули за плечо.
— Где ядра? — спросил он злобно, распрямляясь. «Ну!»
— Везут, — губы адъютанта побледнели. «Ваше превосходительство, там говорят, что генерала Багратиона убили».
— Это война, — только и сказал Федор. «На ней, поручик, убивают, понятно? Пошли, — он велел, — сейчас нам каждые руки понадобятся».
Они таскали ядра, стреляли, Федор вытирал рукавом закопченного мундира пот, что лился ему в глаза. Потом он услышал чей-то вопль: «Отходим, отходим! Всем отойти за Семеновский овраг, оставить флеши!»
Федор успел распорядиться: «Снимаем пушки, откатываем в тыл!». Через флеши покатилась толпа пехотинцев, преследуемых французами, последняя пушка еще стояла. Федор, заряжая ее, матерясь от боли в обожженных ладонях, услышал звук выстрела — прямо у себя над ухом. Что-то горячее, острое, ударило его в ногу, в голове зазвенело, она стала легкой. Он упал, выставив перед собой большие, исцарапанные руки, лицом вниз, на вспаханную ядрами землю.
Остатки корпуса Раевского начали отводить в тыл сразу после сдачи флешей. Петя проводил глазами раненого Никиту Муравьева, — темноволосая голова друга была наскоро перевязана какой-то тряпкой: «Я на ногах стою, все со мной в порядке».
Трубецкой только вздохнул, глядя на усеянную трупами равнину. Сзади, — он обернулся, — уже виднелись мундиры солдат подкрепления.
— Ладно, — наконец, сказал, поручик, потирая висок. В последней штыковой атаке рядом с ними разорвалось французское ядро. Муравьева ранило, а их с Петей контузило, но легко.
— Ладно, — повторил Трубецкой, — сейчас еще полки подойдут, выдержим.
Петя посмотрел с высоты кургана на обломки флешей — слева от них. Среди развороченных выстрелами пушек копошились французы. Трубецкой незаметно пожал ему руку: «Твой отец в тылу, поверь мне, за оврагом Семеновским. Вечером закончим все это, — князь тихо выругался, — и встретитесь».
— Закончим, — Петя взглянул на послеполуденное солнце. Они узнали о падении флешей только после того, как отбили батарею. Из полка генерала Бонами, что захватил курган утром, после их атаки осталась едва ли одна десятая. Самого Бонами, раненого, отправили в тыл, а больше пленных они и не брали. Петя посмотрел на свою изрезанную ладонь и вспомнил крик командующего артиллерией Кутайсова: «С позиций не сниматься, пока неприятель не сядет верхом на пушки, последний выстрел выпускать в упор!».
— И батюшка так сделал, наверняка, — Петя чуть дернул грязной щекой. «Кутайсова убили, и тела его сейчас не найти, — он перекрестился и вздрогнул — забила французская артиллерия.
— С флешей стреляют, — понял Петя. Вся равнина, вокруг кургана, была усеяна трупами. Люди и лошади валялись вповалку. Петя, прищурившись, увидел, как французские санитары оттаскивают раненых в тыл.
— Господин майор, — санитар тронул Давида за плечо, — может, отойдем, рядом их позиции…
— Здесь раненые, — хмуро сказал Давид. Наклонившись, он прижал пальцы к запястью человека — в разорванном, русском мундире, с залитой кровью рукой.
Посиневшие губы шевельнулись. Давид взглянул на знаки различия: «Офицер». Он ощутил слабый пульс. Встав на колени, расстегнув свою сумку, врач осторожно стянул с раненого остатки мундира.
— Все хорошо, — сказал Давид по-французски. «Все хорошо. Не двигайтесь, вы ранены, сейчас я о вас позабочусь».
Плечо было разворочено осколком, виднелись белые, острые обломки кости. Давид, быстро накладывая жгут, вздохнул: «Придется ампутировать. Жалко, совсем молодой, мой ровесник, наверное».
— Месье… — услышал он тихий голос русского. «Месье…, Холм…, В чьих руках…»
— В ваших руках, — хмуро ответил Давид, оглянувшись. Трупы французских кирасиров усеивали равнину: «Могила нашей кавалерии. Сюда больше тридцати полков бросили, а русские все равно отбили высоту».
— Хорошо, — только и успел сказать офицер, а потом он потерял сознание. Давид махнул рукой двум санитарам с носилками, что следовали за ним: «Этого на стол, немедленно». Он медленно пошел дальше, слушая пульс, смотря в мертвые, открытые глаза людей. Сначала Давид еще говорил себе: «Наш», «Русский», «Наш», «Наш». Потом их стало слишком, много. Врач, оглянувшись, услышал крик: «Немедленно возвращайтесь, сейчас будет еще одна атака!»
