Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

Петя нашел сильную руку брата и пожал ее: «Папа был на флешах, он их строил. Он там артиллерией командовал. Он, должно быть, в тылу, вместе со всеми…».

Мужчины помолчали. Давид, наконец, проговорил: «Отец бы узнал дядю Теодора. Среди раненых его не было, значит».

— Все равно, — упрямо отозвался Мишель, — сейчас этого, — он усмехнулся, — проводим, и пойдем, посмотрим. Мало ли что.

Он поцеловал брата в грязную щеку: «Иди, в лесу где-нибудь переночуй. Дождись рассвета и отправляйся на восток.

Они обнялись. Мишель, подняв полог палатки, велел: «Только тихо. Там роща как раз для тебя».

Петя скользнул за ряды шатров. Давид, поменяв оплывавшую свечу в фонаре, кивнул: «Пошли».

Уже когда они медленно брели среди тел, Мишель вздохнул: «Не расстреляют нас. Я скажу, что ты пошел раненых искать, на поле, а я заснул, у палатки». Капитан кивнул в сторону лагеря: «А он перетер веревки, ударил меня по голове, и сбежал. Ты знаешь, — обеспокоено спросил Мишель, — как надо бить по голове, чтобы это не смертельно было, и чтобы нам поверили?»

— Знаю, — усмехнулся Давид. Передав ему фонарь, пробираясь между разбитыми артиллерией стенами флешей, майор приказал: «Смотри в оба. Я дядю Теодора никогда не видел, только знаю, что он рыжий».

Они нашли его не сразу. И то, если бы Мишель не настоял на том, чтобы разобрать груду тел у искалеченной ядром пушки, — может быть, и не нашли бы.

Он лежал, уткнувшись лицом в землю. Мишель, увидев потемневшие от крови волосы на рыжем затылке, опустившись на колени, пробормотал: «Папа!»

— Дай, — Давид отодвинул его и попросил: «Помоги. Мне его перевернуть надо, один я не справлюсь. Он моего отца выше и шире в плечах».

— Был, — горько шепнул Мишель, глядя на испачканный мундир, на бледное, застывшее лицо. Глаза отца были закрыты, рыжие, длинные ресницы не дрожали.

— Ты уже и поминальную мессу готов служить, — зло пробормотал Давид. «Держи фонарь, я его осмотрю».

— Осколок в колене, — врач ощупал ногу. «Он почти двенадцать часов лежит, как он еще кровью не истек? И контузия, но это не страшно. Пойди, найди после сегодняшнего боя людей без контузии. Наверняка, жар будет…, Уже есть, — понял Давид, приложив ладонь к грязному, высокому лбу.

Мужчина застонал — слабо, еле слышно.

— Папа! 0 отчаянно сказал Мишель.

— Папа, пожалуйста…, - он почувствовал, что плачет. Давид встряхнул его за плечи: «Так. Сейчас вернемся в лагерь. Я тебя ударю, как надо, возьму санитаров, и заберу месье Теодора. Все будет хорошо, он выживет. Он крепкий человек».

— Я папу не оставлю, — Мишель отчаянно помотал белокурой головой, держа отца за руку.

— Если ты здесь будешь торчать, — Давид забрал у него фонарь, — тебя точно расстреляют. Его величество, ты сам видел, в плохом настроении. Я разбужу своего отца, и сразу вернусь сюда. Пошли, — жестко сказал он, указывая на восток, — ночи хоть и длинные уже, но все равно скоро рассвет. Рисковать не стоит.

Врач оставил Мишеля у палатки, аккуратно ударив его в темя. Мишель только вздрогнул, и, обмякнув, — сполз в руки Давида.

— Часа три он будет без сознания, — Давид пошел к госпиталю, — а там и лагерь подниматься начнет. Очень хорошо он это придумал, конечно. Ни у кого подозрений не возникнет.

Давид поднял с коек двух санитаров покрепче. Вернувшись с ними на флеши, майор велел: «Только осторожней, у него осколок в колене, если мы тряхнем, может начаться кровотечение».

Устроив дядю Теодора в маленьком, отдельном шатре, Давид выкурил сигару, чтобы проснуться. Постояв у входа в палатку отца, врач решительно шагнул внутрь. Иосиф спал, уткнувшись в свернутый мундир небритой, в седой щетине щекой.

— В Талмуде сказано, — вздохнул Давид, — что нельзя отца будить. А еще сказано: «Спасение жизни важнее, чем шабат. Важнее, чем все на свете».

— Папа, — майор присел на койку и потряс отца за плечо. «Папа, там раненый…»

Иосиф вздохнул, не открывая глаз: «Кому-то плохо стало? Сейчас, погоди…»

— Мы дядю Теодора нашли, — тихо сказал Давид. «Сын его здесь был. Он генерала де Коленкура убил, его величество приговорил его к расстрелу, а мы ему бежать помогли. У дяди Теодора осколок в колене, и, по-моему, гангрена начинается. Он долго без помощи пролежал».

Отец молчал. Отбросив серое, грубой шерсти одеяло, Иосиф улыбнулся: «Молодец, врач Кардозо. Впрочем, я в тебе никогда не сомневался. Пошли, — отец поднялся. Плеснув себе на руки водой из медного таза, Иосиф пробормотал молитву.

— Я Мишеля в темя ударил, чтобы вопросов поменьше задавали, — тихо сказал Давид, подавая отцу рубашку. «Как ты меня учил, давно еще».

Отец снял с гвоздя фартук. Чиркнув кресалом, Иосиф глубоко затянулся сигарой.

— Полезное умение, видишь, пригодилось, — коротко хохотнул генерал.

На востоке уже виднелась тусклая полоска рассвета. Иосиф отдал сыну сигару и встряхнул головой: «Пора. Заниматься своей работой, в своей вере, майор Кардозо».

Они откинули полог и вошли в палатку, где лежал Федор.

Мишель приложил руку к голове. Дрогнув веками, капитан застонал.

— Не вставай, — услышал он недовольный голос Наполеона, — вчера без контузии обошелся, а сегодня — хоть и не в бою, а получил. Ты зачем к тому мерзавцу пошел?»

Капитан открыл глаза и осмотрелся. В адъютантской палатке было пусто, за холстом скрипели колеса телег. До него донеслись голоса офицеров: «Быстро, быстро, авангард уже на восточной дороге».

Император курил сигару, сидя на походном, холщовом табурете. «На Москву идем, — коротко сказал он, глядя на бледное лицо Мишеля.

— Я хотел…, хотел узнать у него о планах русских, — вздохнул Мишель. «И майора Кардозо взял с собой — чтобы в чувство его привести».

— И привел, — Наполеон коротко выругался. «Ты здесь вырос, думаю, знаешь — они умрут, а не сдадутся. И уж тем более, не станут тебе ничего сообщать. Тот щенок и не знал ничего, он простой солдат. Ладно, — император улыбнулся, — ты хотел, как лучше, я понимаю. Полежи, вечером на телеге поедешь, с ранеными». Он махнул рукой на восток: «Там увидимся».

Уже у выхода из шатра Наполеон обернулся. Император спросил, глядя на Мишеля синими, зоркими глазами: «А твоя семья, где она? Воюет? Отец, брат…»

— Моему брату семнадцать, — устало ответил мужчина, — его бы никто на войну не пустил. А отцу седьмой десяток, он ученый…

— Отдыхай, — велел Наполеон. Вскочив на своего крепкого, вороного коня, он сказал де Коленкуру: «Врачи пусть поторапливаются. Вряд ли мы до Москвы встретим основные силы русских, но я хочу, чтобы они не опаздывали, вдруг все-таки будут мелкие стычки, по дороге».

Императорская свита поднялась на холм. Наполеон, приняв из рук де Коленкура подзорную трубу, осмотрел горизонт. На востоке поднимались столбы дыма, дорога, по которой двигались французские войска, уходила вдаль. Наполеон спросил: «Что это горит?»

— Они посевы подожгли, — хмуро ответил кто-то из офицеров. «И в деревнях, крестьяне, по слухам, тоже припасы уничтожают».

Наполеон только сжал губы: «Сказано в Библии, какой мерой мерите, такой вам измерять будут. Если надо будет сжечь Москву для того, чтобы русские капитулировали — мы это сделаем».

Он обернулся на запад — по бесконечному, усеянному телами полю, ходили, нагибаясь, санитары. «Врачи составят списки погибших, — внезапно, горько, подумал Наполеон. «В какой-нибудь бретонской деревне будут оплакивать сына, где-нибудь на Рейне — брата, в Польше — мужа. А по мне никто не заплачет. Разве что только Анна…»

Жена его не любила — она была милой, послушной, глупенькой девочкой. Родив сына, посчитав, что ее долг исполнен, она просто позволяла ему получать свое, незаметно зевая, смотря в расписной потолок огромной спальни во дворце Тюильри.

— Жозефина меня любила, — подумал Наполеон, спускаясь с холма. «Только недолго, конечно. Господи, если бы я мог бросить все, жить с Анной и девочкой, пусть в глуши, пусть в безвестности…, Но в любви. Оставь, никогда такого не случится». Он посмотрел на пыль, что поднималась над дорогой: «Люди в тебя верят. Они ждут победы, ждут власти, ждут упоения нашей силой…, Нельзя их бросать, — Наполеон подхлестнул коня и велел свите: «За мной!»