Все время, пока они обгоняли растянувшуюся на десятки миль колонну Великой Армии, Наполеон вспоминал тихий голос Анны. Он сидел на лавке, гладя ее черноволосую голову, что лежала у него на коленях. Дымно-серые глаза открылись: «Ты вернешься. Вернешься, и тебе придется сделать выбор».
— Какой? — Наполеон наклонился и прижался губами к ее длинным ресницам.
— Самый тяжелый выбор в твоей жизни, — только и сказала она. Взяв его за руку, Анна стала целовать сильные пальцы — один, за одним, пока он, как всегда, не почувствовал сладкий, блаженный покой. Дверь избы стукнула, и веселый голос дочки потребовал: «Папа! Рыбу ловить!»
— Я вернусь с победой, — твердо напомнил себе Наполеон, когда они добрались до головы колонны. Император выпрямил спину и крикнул: «Вперед, Великая Армия! На Москву!»
Впереди, на востоке, вставал тяжелый, черный дым, пахло гарью. Наполеон, подняв голову, увидел птиц, что летели навстречу им, на запад.
— Мертвечину чуют, — мрачно подумал он. Вскинув подбородок, император заставил себя улыбнуться.
В большой палатке, где помещалась операционная, было тихо. Давид посмотрел на отца. Иосиф, наклонившись, зажав в зубах незажженную сигару, исследовал зондом рану. Врачи стояли вокруг стола. Кто-то, робко спросил: «Ваше превосходительство, а почему нет кровотечения?»
Отец молчал. Бросив зонд в подставленную миску, он вытер руки об услужливо поданное холщовое полотенце.
— Перо мне и бумагу, — коротко велел генерал. «Случай чрезвычайно интересный, господа».
— Как он может? — вдруг, подумал, Давид. «Дядя Теодор ему все равно, что брат. Он семья, они друг друга тридцать лет знают…, Даже голос у него не дрогнул. Мне до папы еще расти и расти, конечно».
Иосиф, дымя сигарой, быстро, изящно нарисовал сустав и сухожилия. Давид всегда удивлялся тому, какие у отца ловкие и верные руки. Они были большими, с длинными, жесткими пальцами. Давид знал, что они одинаково хорошо орудуют пилой во время ампутаций и нежно, едва касаясь, помогают ребенку появиться на свет.
— Кровотечение было, — Иосиф глубоко затянулся. «Потом раненый пошевелился, в беспамятстве. Осколок сдвинулся, и сдавил подколенную вену. Артерия не затронута, удивительным образом, иначе бы он тут не лежал, — Иосиф кивнул на стол. «Ему повезло, а теперь, господа, мы должны подумать, как извлечь осколок, избегнув повторного кровотечения».
— Отнять ногу выше колена, и все — пожал плечами один из врачей. «Тем более, у него гангрена начинается, жар…».
— Рана чистая, — Давид покраснел. «Это я поторопился с диагнозом. Жар у него потому, что он двенадцать часов пролежал на холодной земле. Это всего лишь простуда».
Иосиф, на мгновение, прикоснулся ладонью к чистым, рыжим, коротко стриженым волосам. «То была не твоя кровь, — ласково подумал он. «С убитых натекла. У тебя, Теодор, с головой все в порядке, просто контузия. Она тебе еще понадобится, голова. И сыновья твои живы. Придешь в себя, я тебе сам все скажу».
— Ему шестьдесят два года, — вздохнул Иосиф, — он мой ровесник. Он может не перенести ампутацию, господа.
— Откуда вы знаете, сколько ему лет? — удивленно спросил кто-то.
— У него меньше седины, чем у меня, — понял Иосиф. «Или это потому, что он рыжий. Не так заметно».
— Догадался, — хмуро ответил он. «Готовьте стол, я буду оперировать».
— Он все равно умрет, — недовольно пробормотали сзади. «Тратить силы, опиум на смертельно раненого русского…».
— Оперировать буду я, — сдерживаясь, повторил Иосиф, — ассистировать мне будет майор Кардозо. Опиум я оплачу из своего кармана.
Давид увидел, как отец опасно багровеет.
— Всякий, — заорал Иосиф, — всякий, кто еще хоть слово скажет о том, кто лежит перед нами на столе- француз, или русский, — так вот, любой такой подонок отправится под трибунал по моему личному представлению, а потом будет счастлив, если его в коновалы возьмут! Всем понятно?»
Врачи молчали.
— Я очень рад, что вы хорошо соображаете, — сочно подытожил Иосиф. «Майор Кардозо, марш мыться, нам надо работать».
Он проснулся от боли в ноге. Федор застонал: «Тепло…, Почему так тепло…». Он попытался открыть глаза и услышал знакомый голос: «Тише, тише, Теодор. Выпей».
Жидкость была холодной, горькой и пахла травами.
— Иосиф, — понял он. «Вот и встретились». Федор, все-таки, пошевелился. Тот же голос, смешливо, заметил: «Не заставляй меня привязывать тебя к койке, Теодор. Ты меня знаешь, я на это пойду, в случае необходимости».
Он все-таки поднял веки. В маленькой палатке было чисто, в фонаре, привешенном к столбу, горела одна свеча. «Папа, — Мишель, что сидел у изголовья, взял его за руку. «Папа, милый…»
— Армия где? — едва слышно спросил Федор. «Петька…он должен был быть на батарее, на холме…»
Он увидел рядом с Иосифом высокого, похожего на него мужчину: «Это сын его. Тоже врач. Давид его зовут, я помню».
— Русская армия отступила к Можайску, — вздохнул Мишель. «Петя был, в плену, мы ему бежать помогли. Он уже, наверное, догнал ваши войска, папа. Петч не ранен был, просто контужен, ты не волнуйся».
Иосиф прикоснулся пальцами к его лбу. «Какие холодные, — подумал Федор. «Нет, это я весь горю».
— Мне тоже надо, — заставил себя сказать он. «Тоже надо…бежать».
Иосиф наклонился и твердо ответил: «Мы с Давидом спасли твою ногу, мой дорогой. У тебя половина сухожилий в колене была осколком разворочена. Мы три часа все восстанавливали. Тебе в ближайший месяц вообще вставать нельзя, а потом посмотрим. Если ты сейчас уйдешь, ты умрешь от боли и кровотечения, за милю отсюда. У тебя сильный жар, мокрота в легких. Я просто не могу позволить тебе погибнуть, Теодор».
Давид посмотрел на упрямое лицо мужчины, на сомкнутые, сухие губы и робко добавил: «Дядя Теодор…, пожалуйста. Вам надо выжить, у вас ведь дети…»
— Иди сюда, — велел Федор сыну. Когда мужчина оказался рядом, Федор, обняв его, помолчал: «Ладно. Вы меня что, — он обвел рукой палатку, — здесь оставите, с вашими ранеными?»
— Мы отправляемся дальше, Теодор, — Иосиф вытер пот с его лба и почти весело заметил: «Видишь, жар спадает. Это сейчас, конечно, потом он вернется. В общем, нам тебя еще лечить и лечить. Поедешь с нами, в обозе».
— И я с тобой буду, папа, — Мишель встал на колени и прижался щекой к его щеке. «Сабля у меня, я за ней присмотрю, не волнуйся».
— Ладно, — тяжело сказал себе Федор. «Петька в безопасности, мне и, правда, оправиться надо».
— Посиди со мной, сыночек, — попросил он. Мишель, улыбнувшись, приникнув белокурой головой к его груди, радостно отозвался: «Конечно, папа».
Иосиф с Давидом вышли из палатки. Обозы медленно тянулись мимо них. Генерал Кардозо, наконец, сказал: «Пойди, собери наши вещи, надо грузиться. Тяжелораненых мы в этот монастырь отправили. Я его название, конечно, не выговорю, — Иосиф невесело усмехнулся, — а остальные там, — он показал на длинную череду закрытых холщовыми полотнищами телег.
Давид помялся: «Папа, а почему у дяди Теодора сын обрезан? Я заметил, кода он переодевался».
Иосиф зевнул: «Это я ему посоветовал, еще во время оно. У мальчика воспаление было, чтобы избежать дальнейших проблем».
Давид обернулся на закрытый полог, за которым горела свеча. Майор, неслышно, спросил: «Папа, а дядя Теодор сможет когда-нибудь ходить?»
— Увидим, — только и ответил ему отец. «Гадать нечего, все, что мы могли, мы сделали. Остальное, доктор Кардозо — это уже как Господь рассудит».
Иосиф стянул испачканный кровью, пропотевший сюртук, и устало добавил: «Может быть, хоть этой ночью высплюсь».
Невидная, запряженная плохими конями телега остановилась. Возница, приподнявшись, спросил у соседа по козлам: «Что это, на дороге?»
Вокруг были бесконечные, еще зеленые луга, в отдалении виднелась роща. Жаворонки, заливаясь, щебеча, порхали в утреннем, золотистом небе.
