Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

Петя все разглядывал двор. Ворота открылись, и он увидел девушку лет пятнадцати, в скромном, синем платье, что держала за руку девчонку поменьше. Они говорили на своем языке, малышка смеялась. Девушка, внезапно, быстро посмотрела в его сторону. У нее были рыжие, как у него самого, огненные волосы и веснушки на белом, изящном носике.

Девчонка, — лет пяти, расхохоталась. Крикнув: «Менуха, капн!», дернув за платье сестру, она побежала через двор к сараям. Петя увидел, как играет солнце в ее волосах, — будто костер. Приложив ладони к горящим щекам, он шепнул: «Менуха».

Москва

Раззолоченные покои пропахли сигарным дымом, на большом столе орехового дерева были разбросаны бумаги. Наполеон, в темно-зеленом мундире, расхаживая по залу, поморщился: «Мишель, распахни окно. Пусть лучше гарью пахнет, но хоть свежо будет. Голова болит».

Он подошел ближе и посмотрел на блестящие купола соборов. Вокруг было тихо. Кричали вороны, что вились над кремлевским двором, да где-то вдалеке слышно было ржание лошадей. Город лежал перед ним — сожженный, мрачный. Наполеон, прищурившись, увидел, как в осеннем небе плавают хлопья пепла.

Они только третьего дня вернулись в Кремль. Спасаясь от пожара, что охватил берега реки, ставка, выехала в императорский путевой дворец, на северную дорогу.

Наполеон тогда, злобно, сказал: «Не люди, а варвары, они даже своих домов не пожалели, чтобы нас выгнать. Пусть знают, что мы здесь надолго. Перезимуем, и пойдем на Санкт-Петербург, если Александр не примет мое предложение мира».

Он чиркнул кресалом. Затянувшись сигарой, император спросил у Мишеля: «Сколько поджигателей расстреляно?».

— Четыре сотни, — голос капитана де Лу был спокойным, тихим. Наполеон вдруг подумал: «У него больше самообладания, чем у некоторых генералов. Может, Мишеля отправить в Санкт-Петербург, для мирных переговоров. Опять же, отец его там…, Нет, нет, мне нужны верные люди, с тем, что я задумал».

Император молчал, куря, разглядывая колокольню Ивана Великого. Мишель вспомнил, как они приезжали в Москву, гостить в имении Шереметевых, в Кусково. Родители дружили с графом Николаем Петровичем. Тот, после смерти жены, пригласил их провести лето в усадьбе.

«Да, — подумал Мишель, — за год до того, как меня тетя Мэри забрала из России. Мы тогда с Петькой весь Кремль облазили, отец нас в Грановитую палату водил…Господи, уйти бы нам отсюда. Понятно, что эта страна не сдастся».

Мишель, хоть и вырос в России, но считал себя французом. Отец, усмехаясь, сказал ему: «Против своего народа ты бы, конечно, не смог воевать».

Мишель покраснел и пробурчал: «Папа…»

Отца все это время прятали. Иосиф держал его в одном из уцелевших особняков на Арбате, где размещался госпиталь для легкораненых. Его довезли до Москвы в отставшей от обоза телеге, ночью. Майор Кардозо сам правил лошадьми.

За четыре версты от заставы отец вгляделся в осеннюю тьму: «Пора».

Давид протянул ему костыль: «Дядя Теодор, вы только не сбегайте, пожалуйста. Доберетесь до этого дома, что папа для госпиталя выбрал, и мы вас еще полечим».

Федор усмехнулся: «Куда мне бежать, милый, я еле ковыляю, даже с этой штукой, — он потрепал по плечу Давида и подмигнул ему: «Скоро увидимся».

На следующий день, здоровый, обросший рыжей бородой, пожилой мужик, в крестьянском кафтане, вошел во двор госпиталя, и жестами показал, что может убираться. Мужик сильно хромал, был молчаливым и услужливым. Ему разрешили жить в сарае.

— Лучше папе, — облегченно подумал сейчас Мишель. «Решил, что скоро уйдет. Говорят, Кутузов на юге, под Калугой. Коня ему надо достать, поискать какого-нибудь, здорового, чтобы папу вынес. Петька уже там, у Кутузова, наверняка. Вот и хорошо».

Император все молчал. Мишель заметил, как дергается бледная, хорошо выбритая щека.

— Надо было мне к ней сразу вернуться, — горько подумал Наполеон. «Я сейчас ей привезу все золото, отсюда, из Кремля. Ей и девочке на всю жизнь хватит. Нечего здесь сидеть, уже заморозки. Она мне напишет новый амулет. Армия останется на зимних квартирах, а весной пойдем на Санкт-Петербург. Значит, так и сделаем, покинем Москву, доберемся до Смоленска…, Но не той дорогой, там все разорено. Отправимся на юг. Только вот… — Наполеон хищно улыбнулся, — они мне заплатят, эти русские».

— Пиши, — велел он Мишелю и начал диктовать:

— Маршалу Мортье, генерал-губернатору Москвы. Перед отходом армии на зимние квартиры, в Смоленск, приказываю поджечь все публичные здания в городе, взорвать кремлевские стены, и сам Кремль. К завтрашнему дню жду от вас, а также от военных инженеров схемы расположения зарядов. Крепость должна быть уничтожена после того, как вы, со своим корпусом, окончательно покинете Москву для соединения с остальными частями армии. Написал?

Мишель поднял на него лазоревые глаза и кивнул. «Добавь там, — велел Наполеон, — ответственным за выполнение этого распоряжения, от моей ставки, назначается капитан де Лу». Он потушил сигару о мраморный подоконник: «Когда все закончишь, немедленно приезжай в эту деревню, — Наполеон пощелкал пальцами.

— Село Троицкое, — помог ему Мишель.

— Проклятый язык, — мрачно заметил император. «Найди генерала Кардозо, и скажи ему, что мы из Троицкого уедем втроем…»

Мишель невольно рассмеялся и покраснел.

— У нас даже один еврей есть, как и там — Наполеон чуть улыбнулся.

— В Смоленск? — Мишель принес Наполеону чернильницу и перо. Император, размашисто, расписался под приказом.

— Нет, — угрюмо ответил Наполеон, — дальше на запад. А потом вернемся к армии.

Об амулете никто не знал. Даже его личный врач, человек, кому он доверял больше, чем кому бы то ни было на этой земле. Кроме Анны, конечно. Иосиф видел медальон, но, — подумал сейчас Наполеон, — должно быть, считал, что там прядь волос Анны, или еще что-нибудь такое.

— Прядь волос, — желчно подумал Наполеон, глядя на вечернее, уже холодное, с прозрачными звездами, небо Москвы. Он вспомнил, как там, в лесу, лежа на какой-то поляне, обнимая ее, он спросил: «А есть ли что-то, чего ты не можешь, Анна?»

Она подперла кулачком острый подбородок: «Я не могу сделать того, что запрещено Всевышним, а так, — она повела рукой, — все остальное, могу, конечно».

— А ведь сказано же, — не удержался Наполеон, — у меня отмщение и воздаяние. О какой мести ты тогда говорила, Анна?

Она прикусила белыми зубами стебелек ромашки и внезапно улыбнулась: «Нет ничего дурного в том, чтобы помочь Богу выполнить задуманное». Анна погрустнела: «Это и так случится позже, чем нужно». Ее глаза, на мгновение, затуманились. Женщина тихо добавила: «Хотя нет. Может быть, и раньше. Посмотрим».

Анна перевернулась на спину. Как всегда, он потерял голову, вдыхая запах трав, лесной свежести, речной воды, прижимая ее к себе, шепча: «Я люблю тебя, тебя одну, и всегда буду любить».

— Тебе предстоит сделать выбор, — вспомнил Наполеон ее слова. Император успокоил себя: «Наверняка, ради амулета. За него мне не жалко все, что угодно, отдать».

— Отнеси приказ маршалу Мортье, — велел Наполеон, — и возвращайся. Нам надо отобрать кое-что из местных сокровищ, возьмем их с собой.

Мишель вышел в заплеванный коридор. Рассматривая грязные следы от сапог на узорном паркете, капитан сказал себе под нос: «В любом случае, папа должен об этом знать. А там будь что будет».

Он поправил шпагу. Надев треуголку, Мишель спустился по широкой, мраморной лестнице дворца.

В сарае было темно, горела лишь оплывающая свеча в грубом, чугунном фонаре. Иосиф присел. Осматривая колено, он вздохнул: «Что с тобой делать? Не везти же тебя на запад, Теодор. Только, как доберешься до ваших войск, сразу ложись в госпиталь, обещай мне. Иначе всю оставшуюся жизнь с костылем проходишь».

Федор сидел на деревянном топчане. За подслеповатым окошком сарая была уже холодная, осенняя ночь. С Арбата доносился стук копыт и сочная ругань — армия уходила из Москвы. «Сначала на запад, — вспомнил Федор голос сына, — а потом его величество хочет на юг повернуть, там хоть лошадей есть чем кормить». Мишель вздохнул: «Хотя кавалеристов мало осталось, да и обозы тянуть нечем, почти всю артиллерию бросаем».