Британские офицеры, — их оставалось не больше десятка, — стояли, склонив головы, не глядя на трупы, что покрывали всю палубу. Перри, помолчав, спросил: «Кто старший по званию?»
— Я, — пробормотал лейтенант Инглис. «Вообще…, капитан Баркли, но он ранен, тяжело…».
— Отдайте шпагу, — велел Перри: «Все. Дорога в Канаду открыта, Детройт защищен. Но какой ценой, какой ценой…». Над озером висел дым от горящих кораблей, на вечерней воде, играли отсветы пламени.
Перри увидел шпагу, что протягивал ему британец. Помолчав, капитан ответил: «Не мне». Он обернулся: «Принесите на палубу капитана Кроу, — Перри прикусил губу.
Элайджа очнулся от запаха пожара.
— Господи, как больно, — подумал он. Элайджа почти ничего не помнил — чьи-то сильные руки подняли его в шлюпку, а потом он очнулся в темном трюме «Ниагары», рядом с другими ранеными. Пошарив рядом с собой пальцами, капитан облегченно вздохнул — шпага была неподалеку. Он ощутил прохладу стали и услышал тихий голос: «Элайджа…»
Перри взял его за руку. Глаза капитана блестели: «Британцы сдаются, Элайджа…Спасибо, спасибо вам…»
Элайджа внезапно побледнел — боль была такой, что он еле заставил себя не стонать вслух. «Что… — он помолчал, — что с моим отцом….».
Перри наклонился и обнял его: «Мне очень, очень жаль…Он умер в воде, когда вас ядром сбросило вниз. Это был осколок, Элайджа, он и не страдал, поверь мне…».
Элайджа с трудом повернул голову. Увидев прикрытое холстом тело неподалеку, он попросил: «Поближе, Оливер, пожалуйста». Отец лежал с умиротворенным, спокойным лицом, лазоревые глаза были закрыты. Элайджа, взяв холодную, такую знакомую руку, шепнул: «Спасибо, папа».
— Так…, хорошо, — выдохнул он. Взглянув на Перри, капитан спросил: «Что со мной?»
— Ты…, - Оливер замялся, — ты ранен…Тяжело…, У нас нет ни одного хирурга, все убиты, но тебя перевязали, дали опиума…Вечером мы будем в деревне, не волнуйся…Мы тебя и отца перенесем на «Лоуренс», там будем принимать капитуляцию. Отдыхай пока, — он сглотнул. Элайджа проводил его взглядом: «Это под опиумом такая боль, какая же без него?»
Она опять появилась — резкая, раздирающая все тело. Элайджа, закусив зубами рукав изорванной, влажной от крови рубашки, чувствуя слезы на глазах, заставил себя опустить руку вниз. Ног не было. Он ощупал обмотанные тряпками обрубки и потерял сознание.
Инглис опустился на одно колено рядом с носилками. Побледнев, стараясь не смотреть на искалеченного человека, лежавшего с закрытыми глазами, англичанин тихо сказал: «Примите капитуляцию британского флота на озере Эри, капитан Кроу».
— Принимаю, — искусанные губы разомкнулись, большая рука легла на шпагу. Элайджа, смотря вверх, увидел ворона, что кружил над изломанными мачтами «Лоуренса».
Он опять впал в забытье. Перри велел: «Переведите всех пленных на боты, а мы, — он посмотрел на закат, играющий над озером, — мы пойдем на запад, к деревне. Давайте шлюпку, и будьте осторожны с капитаном Кроу. Он много крови потерял».
Уже когда они отошли от «Лоуренса» Элайджа застонал. Перри шепнул: «Мы идем домой, Элайджа. Домой».
— Надо выжить, — сказал себе капитан Кроу. «Мама, ей сейчас тяжело будет, папа погиб…, Тони, и дитя скоро родится…, Надо быть с ними. Я выживу, обязательно».
Перри увидел, как раненый улыбается — слабо, мимолетно.
— «Прибавить парусов, — велел капитан, распрямляясь. Шлюпка уходила по медной от солнечных лучей, тихой, спокойной воде. Сзади, в темном небе, было видно зарево медленно тонущих кораблей.
— Холодно, как холодно, — понял Элайджа. Вокруг было бесконечное пространство льдов, низкое, серое, северное небо нависало над головой. Он, оглянувшись, увидел человека — тот полз по снегу, зажав что-то в руке. Солнце, на мгновение, вышло из-за туч. Элайджа заметил вдали черный силуэт корабля и еще успел удивиться: «Там труба. Не бывает таких огромных бригов на паровой тяге, это невозможно». Снег рядом с человеком сверкнул, тускло заблестели наяды и кентавры на эфесе шпаги, а потом ему внезапно стало жарко.
Он горел, и под ногами у него, — Элайджа посмотрел вниз, — была быстро приближающаяся, темная земля. Мимо пронеслись пылающие осколки. Элайджа, подняв голову, сказал себе: «Невозможно. Или это воздушный шар? Наверное, да, на чем еще летать?». Жар все усиливался. Он, измучено закрыв глаза, увидел странное, высокое облако, поднимающееся над сожженным городом, увидел тело, что раскачивалось в петле. Ему опять стало холодно, и он вернулся туда, в бескрайнее пространство льдов. Это была другая земля, но тоже промерзлая, бесприютная, с редкими, голыми деревьями. Элайджа услышал звук размеренных ударов, лай собак. Потом он забылся, как будто окунувшись в темную, бездонную воду.
Мирьям отерла пот со лба сына и повернулась к хирургу.
Перри привез врача из Питтсбурга. Вот уже две недели Элайджа лежал здесь, в одном из немногих не сгоревших домов деревни, в комнате с распахнутыми, выходящими на залив, окнами.
Она вернулась из леса на исходе того же дня, найдя индейскую семью с грудным ребенком. От дома Кроу осталось одно пепелище, как и от почти всех строений. Индейцы, вместе с детьми, жили в вигваме. Мирьям все время проводила с сыном. Она похоронила мужа и невестку. Гробы были прикрыты снятыми с кораблей американскими флагами, — изодранными, пробитыми пулями, выпачканными в порохе и крови. Элайджа почти не приходил в сознание. Только, первой ночью, когда Перри уехал в Питтсбург, а Мирьям, аккуратно обмыв и перевязав то, что осталось от его ног, — сидела рядом с кроватью, она услышала тихий голос сына: «Мама…, Как Тони…, Как дитя…».
Мирьям взяла его горячую руку. Прижавшись к ней щекой, глотая слезы, женщина начала говорить.
— Девочка хорошая, — закончила она. «Больше шести фунтов, ест бойко, и она здоровая. Все с ней в порядке, милый. Она на тебя похожа, и глазки тоже синие».
Длинные ресницы сына дрогнули. Элайджа попросил: «Дай…мне…ее, мамочка».
— Конечно, — улыбнулась Мирьям. «Ты оправишься, милый, и я ее сразу принесу. Ты поспи, я с тобой, а капитан Перри за врачом поехал».
Сейчас в комнате было тихо. Мирьям, увидев глаза врача, поднялась. Они вышли во двор. Вокруг еще пахло гарью, но с верфи уже, несмотря на раннее утро, доносились голоса рабочих. Мирьям увидела телеги с бревнами, что ехали вниз, к озеру.
— Мы здесь все восстановим, миссис Кроу, — вспомнила она голос Перри. «Война идет, нам нужны будут корабли». Он помолчал: «Я послал письмо в Конгресс, представление на золотую медаль — и покойному капитану Кроу и Элайдже».
— Спасибо, — Перри взглянул в доброе, загорелое, с веснушками на щеках лицо. Капитан вдруг, сам того не ожидая, всхлипнул: «Миссис Кроу…»
Женщина обняла его и шепнула: «Не надо, не надо, капитан Перри. Мой муж всегда достойно сражался, и умер на своем месте — в бою. А мой сын будет жить, я уверена».
Хирург закурил сигару: «Миссис Кроу, это просто вопрос времени. Вы сами акушерка, вы разбираетесь в медицине…Мне просто нечего больше ампутировать. Я удивляюсь, как он еще живет, после двух операций. Он конечно, молодой мужчина, сильный, но с гангреной мы ничего сделать не можем. Вы же сами видели…»
— Видела, — Мирьям смотрела куда-то вдаль. «Доктор, — она повернулась, — можно…, можно, я принесу ему дочь? Он просил, когда еще был в сознании».
— Конечно, — врач помолчал.
Над озером вставал нежный, розовый рассвет, чуть шуршали волны. Элайджа подумал: «Как спокойно. Вот теперь хорошо…, Еще бы девочку увидеть…».
— Сыночек, — услышал он голос матери, — я тебе Тони принесла. Посмотри, какая она у нас красавица. Элайджа пошевелился и протянул руки. Мать присела на постель, и осторожно передала ему ребенка.
Тони спала. Из-под холщового чепчика виднелись каштановые кудряшки, она вся была беленькая, и пахла молоком. Элайджа улыбнулся: «Подбородок у тебя, как у мамы, упрямый. Будь… — он подышал, стараясь не застонать от боли, не разбудить дочь, — будь хорошей девочкой, милая…Шпагу…потом тебе…, Мама, — Элайджа поднял запавшие, измученные глаза, — спой нам ту песню, колыбельную».
