— Он сторонник Бурбонов, — заметил наследник престола, просматривая бумаги.
— Он сторонник того, кто платит, — отрезал Джон.
— Обратите внимание, это интересно, — герцог поднял какой-то документ.
— Тайные сборища бонапартистов в Париже, несомненно, существуют, — начал читать дофин, — по слухам, они организуются доверенным лицом, близким к Наполеону. Он остался в городе после изгнания Бонапарта на Эльбу. Человек этот осторожен, с большим военным опытом, однако найти его не представляется возможным… — дофин отбросил бумагу и негодующе спросил: «Как это не представляется возможным? Месье Жан…»
— Мой отец и мачеха, — Джон спокойно курил, — здесь жили, во время революции. Вы знаете, думаю.
Холеные щеки его собеседника чуть покраснели.
— В трущобах, у Бастилии, — добавил Джон. «Мой отец шил обувь депутатам Конвента, а мачеха и сестра устроились прачками в Тампль. Под носом у Робеспьера и Комитета Общественного Спасения. Если бы их не предали, — жестко продолжил Джон, — никто бы их не нашел.
Дофин молчал. Потом, поднявшись, он велел: «Отыщите этого посланца узурпатора и расстреляйте его. Без суда и следствия. Не для того люди проливали кровь, чтобы Франция опять вернулась к временам беззакония».
Дверь закрылась. Джон пробормотал себе под нос: «О временах беззакония — я бы поспорил. Отличный правовой кодекс, равенство сословий, французское гражданство для всех, какого бы ты ни был цвета, и какую религию бы ни исповедовал. Я, конечно, им, — он вздохнул, — такого в лицо не скажу, но Бонапарт сделал для Франции столько, сколько вся их династия не сделала».
Герцог еще покурил, подставив лицо солнцу, и вернулся к работе.
В квартире на рю Мобийон было тихо, только из-за двери доносились голоса штукатуров. После того, как прошел обед, Изабелла решила заняться гостиной. Девочки сидели в классной комнате, склонившись над тетрадями. Юджиния, встряхнув косами, заметила: «Так смешно. Здесь еще Элиза занималась. А куда Джоанна пошла?»
— В библиотеку, — вздохнула Сидония. «Папа мне два часа выговаривал — мы с тобой очень неосторожно себя повели. Теперь нас никуда не отпустят».
Юджиния покусала кончик рыжей косы и мрачно отозвалась: «Мне мама тоже, который день нотации читает. Но ничего, — девочка оживилась, — с взрослыми все равно можно гулять. Например, с Джоанной».
— Джоанна той неделей уже в Ренн едет — Сидония медленно, аккуратно переписывала французское упражнение. «С кузенами нам никто гулять не разрешит, да и заняты они. Нат у адвоката работает, а Пьер со своими русскими сослуживцами время проводит». Сиди выпятила губу: «Зачем мы им? Мы для них девчонки. Кузен Пьер всего два года воюет, а уже в партизанах побывал, как в Испании».
Юджиния нежно покраснела и вспомнила его голубые глаза и веселый голос: «Я, кузина Эжени, несколько месяцев в лесу жил, в землянке. Бороду отрастил даже. А потом…, - Петя замялся, — потом на восток пошел, навстречу нашим войскам. Там с отцом и увиделся, в сражении под Березиной».
Профессор Госсек говорил, что года через три, она станет гастролирующей пианисткой, и будет играть при королевских дворах. «Я могу приехать в Санкт-Петербург, — поняла Юджиния. «Просто, — она все еще краснела, — он кузен, мы увидимся. Хотя он меня старше, конечно, офицер…,- девочка вздохнула, — и я даже русского не знаю. Стыдно, папа знает язык. Майкл, Мартин, даже Бен и то говорит, а я нет. Тетя Тео выучила, и я смогу. Попрошу папу, когда мы в Лондон вернемся».
— Ты что задумалась? — подозрительно спросила Сиди. «И краснеешь».
— Жарко, — пожаловалась Юджиния, но тут в дверь постучали. Изабелла, стоя на пороге, спросила: «Закончили французский?»
— Сейчас, сейчас, тетя, — спохватилась Юджиния и вернулась к упражнению.
— Они в другой церкви молятся, — вспомнила девочка, смотря на спряжение глаголов. «Дядя Теодор говорил, в походной часовне, на Елисейских полях. Было бы интересно посмотреть».
За окном был летний, жаркий полдень, на балконе прыгал воробей. Юджиния, наклонив голову, стала писать.
В комнате стоял застарелый запах табака и пыли. Джоанна огляделась. Вокруг лежали стопки книг, с загнутыми страницами, диван, обитый протертым бархатом, был загроможден бумагами. Старые портьеры спускались до грязного, в пепле и каких-то пятнах, немытого пола. Грубый стакан с кофе, что стоял перед ней — был расколот когда-то, а потом склеен.
Она сразу, с порога, сказала, что времени у нее мало — надо вернуться домой. Сейчас она сидела на расшатанном стуле. Фурье, расхаживая по кабинету, курил дешевую сигару. «Ему за сорок, — поняла Джоанна, — однако он очень плохо выглядит. Старше папы. Лысина, морщины… И еще эти зубы, — девушка незаметно поморщилась. Зубы были испорченными, гнилыми, и пахло от него чем-то кислым, неприятным.
Она отхлебнула плохого кофе: «Месье Фурье, я считаю вашу идею фаланстера, совместного труда на благо общества, поистине гениальной. Однако я год провела в среде рабочих, ткачей. У моей родственницы сиротский приют, в Лидсе, я ей помогала. Трудовой класс совсем не заинтересован в таких, — Джоанна поискала слово, — коммунах. У них очень развит индивидуализм».
Фурье затянулся, и махнул рукой. «Этоот недостатка образованности, мадемуазель Холланд. Рабочие не имеют доступа к литературе, памфлетам. Да что там, многие не умеют читать».
— Я могу, — с готовностью сказала Джоанна. «Могу, месье Фурье. Я преподавала детям, сиротам, но могу и взрослым. Я знаю три языка, и вообще…, - она посмотрела на стопки рукописей, — я хорошо стенографирую. Я сумею вам помочь, — девушка выпрямила спину.
— Стенографировать? — заинтересовался Фурье. «Сможете записать то, что я вам буду диктовать?»
— Разумеется, — Джоанна вскинула бровь и потянулась за пером и бумагой.
— Она очень хорошенькая, — Фурье расхаживал по кабинету. «Молодая девушка, двадцати нет. Я для нее буду учителем, наставником…, Она из богатой семьи, сразу видно. Платье простое, но шелковое, часы золотые. Конечно, я против брака, этой грязной клоаки, где все друг друга обманывают…, Однако если ей удастся достать деньги на эксперимент с фаланстером, будет очень хорошо. Надо ее к себе привязать, одной философии недостаточно, — он быстро взглянул в сторону дивана.
— Начнем, — велел Фурье. Он заговорил. Джоанна стала быстро покрывать бумагу стенографическими значками. Закончив, она спокойно порылась в своем бархатном мешочке и отстранила руку Фурье: «Я и сама могу чиркнуть кресалом. Я против того, чтобы мужчины оказывали женщинам старомодные, отжившие свое знаки внимания. Оба пола равны, и между нами нет различий».
Джоанна затянулась своей сигаркой. Покачивая ногой, девушка стала читать:
— Обращаясь, в поисках причин, к условиям современной организации, прежде всего, замечаешь, что ведь только какая-нибудь одна треть населения действительно трудится, а остальные или ничего не делают, или даже служат делу разрушения. Таких «паразитов» я делю на три группы:
Первая — домашние паразиты, это большая часть женщин и почти всех дети, а также прислуга. Вторая — социальные паразиты, — сухопутные и морские армии, бесполезные соединения людей, употребляемые на то, чтобы ничего не производить в ожидании того времени, когда их бросят на разрушение, добрая половина фабрикантов, купцов, агентов транспорта на море и на суше, сборщики податей, — Джоанна прервалась, и вскинула прозрачные, голубые глаза:
— Я не согласна с вашим мнением относительно женщин, месье Фурье. Работающая женщина, вовсе не паразит, а полезный член общества. Я, например, умею готовить, ухаживать за детьми…, Джоанна все смотрела на него: «Насколько я помню, в фаланстере работы распределяются не на основании пола, а по очереди, по жребию».
Фурье развел руками: «Согласитесь, что женская природа более приспособлена…»
— Не соглашусь, — упрямо оборвала его Джоанна. Он усмехнулся:
— Я бы хотел с вами подискутировать открыто, мадемуазель Холланд. Приходите на собрания моего кружка». Серые глаза Фурье остановились на ее груди: «Или можете остаться здесь, — он показал на диван, — сейчас».
