Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

— Это все совершенно неважно, — тихо сказала девушка, — неважно, месье Мишель. Пойдемте, я вас буду ждать, столько, сколько понадобится.

Мишель, усадив ее на скамью у часовни, много раз уверил в том, что он вернется сразу же, как распрощается с братом. Капитан спустился с холма к семейному склепу. Он все слышал ее ласковый голос: «Я буду вас ждать».

— Провожу ее до библиотеки, потом домой, — счастливо подумал Мишель и помахал рукой: «Петя!»

— Еще вырос, — одобрительно заметил капитан де Лу, когда они обнялись.

— Уже с клинком ходишь, — он коснулся пальцами сапфиров на эфесе сабли.

Петя покраснел: «Я был в гостях у тети Марты, на рю Мобийон. Взял показать, и образ Богородицы тоже».

Марты дома не было. Изабелла и Сидония ушли в Лувр. Она сначала играла ему Моцарта, а потом, устроившись на кушетке, раскрыв чудные, синие глаза, слушала его — тихонько, как мышка. Петя сидел, вдыхая запах жасмина, глядя на ее, еще пухлые, губы. Девочка ахнула, увидев руны на эфесе: «Тетя Изабелла мне рассказывала, как их в плен взяли с вашим дядей, тем, что потом евреем стал. Сколько ей лет? — девочка все смотрела на сапфиры.

Петя развел руками: «Восемь сотен, наверное. Икона младше, ее двести лет назад написали».

— Она на мою маму похожа, — Юджиния рассматривала твердые, зеленые глаза Богородицы. «Спасибо, кузен Пьер, что навестили меня, — девочка покраснела, — простите, что никого дома не оказалось».

Петя улыбнулся: «Вы здесь, кузина Эжени. Я очень рад, что мы познакомились».

— Я тоже, — тихо ответила девочка. Петя, выйдя на рю Мобийон, увидел, как она стоит на кованом балконе, и машет ему. Он тоже — помахал ей в ответ, а потом направился к Елисейским полям. Они с отцом обедали на квартире у князя Трубецкого. Там Петя отвел князя и Никиту Муравьева в сторону: «С масонской ложей все устроилось. Адрес у меня есть, так что можем сходить».

— Отлично, — почти неслышно, одними губами, ответил Муравьев, а потом надо было садиться за стол.

Они с Мишелем долго, молча, курили. Старший брат усмехнулся: «Его величество мне рассказывал, как вы с ним рыбу ловили, Петька. Ты не волнуйся, я скоро уеду. Мне бы только папу и маму повидать, надо как-то это устроить».

— Скоро, — горько повторил про себя Мишель, и приказал: «Забудь! Ты уедешь, а она останется. У тебя есть долг перед его величеством и Францией, а она — дочь человека, который расстреляет тебя, даже не задумываясь».

Перед ними, по зеленой, еще влажной траве, прыгала птица.

— Ловил, — согласился Петя: «Насчет папы и мамы ты не волнуйся. Я с ними поговорю, и сообщу тебе. А ты, — попросил Петя, — не рискуй, понятно?»

— Не больше, чем нужно, — Мишель, на мгновение, привалился головой к его плечу. Потом он вздохнул: «Давай, я тебя до выхода провожу, милый. Спасибо, что пришел».

— Ты мой брат, и так будет всегда, — просто ответил Петя. Они расстались за оградой. Мишель, подождав, пока Петя завернет за угол, купил у девчонки букетик фиалок. «Я бы корзину купил, — он взбежал наверх, — но ведь ей домой надо возвращаться. Господи, я бы все цветы мира ей подарил…»

Ветер шевелил белокурые локоны на ее затылке. Она сидела, глядя на зеленые, видные отсюда, с холма, поля. Мишель услышал, как она дышит — неровно, прерывисто.

— Леди Холланд, — он отчего-то вздохнул, — вот, это для вас.

Джоанна приняла букет: «Я же говорила — я против всех этих старомодных вещей. Господи, что это со мной?»

Он стоял, засунув руки в карманы куртки, — невысокий, изящный. Джоанна, неожиданно, покраснела: «Спасибо, капитан де Лу».

— Говорят, — он все никак не мог отвести от нее взгляда, — говорят, сюда перенесут останки Элоизы и Абеляра. У вас в Англии есть поэт, Александр Поуп. Моя мама его очень любит. Он написал стихи о них, хотите послушать?

— Я не люблю поэзию, — было, собралась, сказать Джоанна, но вместо этого только кивнула: «Очень». На крыше часовни сидели голуби. Мишель, улыбнувшись, кинул им зерен. «У меня всегда с собой, — объяснил он, — в кармане».

— Кузен Пьетро так делал, — подумала Джоанна. «Мне Рэйчел рассказывала, он всегда птиц подкармливал». Птицы захлопали крыльями. Мишель велел: «Слушайте». Он рассмеялся — два голубя, белый, и серый, толкались у его ног.

— Это, наверное, Элоиза с Абеляром, — Мишель закрыл глаза. Потом он начал читать, — высоким, сильным, красивым голосом:

— Что радости быть равной королю?

Нет, дайте мне того, кого люблю!

И пусть я буду тайною женою,

Мне все равно — когда мой друг со мною,

Когда неразделимы я и он,

Когда любовь — свобода и закон!

О, как тогда все полно и прекрасно!

В груди — ни страхов, ни тревоги страстной,

Мысль слышит мысль, мечта влечет мечту,

Тепло — в другом рождает теплоту;

Сердца напоены блаженным светом…

О, это счастье! Если в мире этом

Возможно счастье…. — Мишель прервался. Джоанна, потянувшись, взяла его за руку.

— Возможно, капитан де Лу, — серьезно сказала девушка. «Теперь я знаю, возможно».

Мишель наклонился и поцеловал ее — нежно, долго. Голуби вспорхнули с лужайки и поднялись в летнее небо.

В карете было темно. Петя сидел с повязкой на глазах. С набережной Августинок его забрал невидный человек в простом сюртуке, с коротко стрижеными, седоватыми волосами.

— Я буду вашим поручителем, — он открыл дверцу экипажа.

— Позвольте, — он прикоснулся к плечу Пети и протянул ему повязку.

— Так положено, — мужчина подождал, пока Петя устроится на сиденье, и взобрался на козлы.

Юноша сидел, вдыхая запах пыли, пытаясь считать повороты, но вскоре сбился и бросил. Он внезапно понял, что даже не знает, что его ждет. Они с Никитой Муравьевым и князем Трубецким пошли по тому адресу, что им дал дядя Джованни. Это был красивый, окруженный каменной стеной, особняк. Привратник прочитал записку и впустил их в изящную переднюю, с мраморным полом, и греческими вазами в углах. Человек, что вышел им навстречу, — высокого роста, с военной выправкой, — тоже просмотрел письмо дяди Джованни. Протянув руку, он потребовал: «Ваши визитные карточки, господа».

Никита Муравьев неслышно шепнул: «Такому не скажешь, нет. Генерал, наверное, какой-то». В светлых глазах их хозяина, — заметил Петя, — на мгновение, заметался смех.

— Вам напишут, — коротко заметил человек. Он изысканно поклонился: «Рад встрече, господа».

Два дня назад на набережную Августинок городской почтой доставили простой конверт. В письме Петю предупреждали, что за ним заедут. Он откинулся на спинку сиденья и вздохнул: «Мишель, Мишель…». Со времени их свидания на Пер-Лашез они не встречались. Петя передавал записки через Ната, оставляя их в адвокатской конторе. «Как бы это устроить, с папой и мамой…, - подумал Петя и разозлился: «Да что устраивать, просто скажу им, и все. Мама Мишеля столько лет не видела. Они все время о нем разговаривают, волнуются…, Можно где-нибудь за городом встретиться, в лесу, никто ничего не узнает».

Карета остановилась. Петя, услышав, как открывают дверцу, вдохнул запах цветущих роз. «Здесь сад, — он уловил скрип калитки. «Наверное, тот же самый особняк, куда мы в первый раз приходили».

— Прошу вас, — вежливо сказал его поручитель и взял Петю за руку. Они спускались по узкой, крутой лестнице. Петя посчитал — ступеней было тридцать шесть. Он почувствовал прохладу подземелья, дверь открылась и юноша понял: «Большая комната. В ней люди, я же шорох слышу». Все затихло, его вывели в центр комнаты и до него донесся знакомый голос: «Положите сюда руки. Это Библия, и обнаженный клинок».

Петя почувствовал под пальцами знакомый эфес и еще успел удивиться: «Но как? Дядя Джованни говорил, что папа больше не ходит в ложу…»

— Повторяйте за мной, — велел тот же голос и Петя, послушно, стал говорить:

— Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев масонства. Клянусь хранить о них вечное молчание, обещаю ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением. Обещаю никому не передавать о нем, ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии.