Повязку сняли, и он увидел перед собой темные, спокойные глаза Джованни. «Поздравляю, — дядя улыбнулся, — с посвящением в степень ученика. Друзья твои, — шепнул ему мужчина, — уже здесь, мы тебя напоследок оставили».
Давешний высокий, светловолосый мужчина вручил ему белый, кожаный фартук, такие же рукавицы и грубую, серебряную лопаточку.
— В знак того, — сказал он, — что вы сейчас вступили в братство каменщиков, созидающих Храм человечества и в напоминание о том, что лишь чистыми помыслами, и непорочной жизнью, можно надеяться возвести Храм Премудрости, дорогой брат.
— Непорочной жизнью, — повторил про себя Петя. Он вспомнил, как, еще в Германии, — они с отцом стояли на квартире, — к хозяйке, пожилой вдове, приходила дочь — хорошенькая, молоденькая женщина. Она была замужем, но, встречаясь глазами с Петей, лукаво ему подмигивала. Отец тоже это заметил, и сказал как-то раз: «Не надо, милый. Все это, — он повел рукой, — гроша ломаного не стоит, в сравнении с настоящей любовью. Я твою мать пятнадцать лет ждал, и ни разу не пожалел об этом. Также и у тебя будет, поверь. Сердце-то у тебя, Петька, — отец рассмеялся, — наше, сразу видно».
Они поднялись наверх, в столовую, отделанную каррарским мрамором. Петя, взглянув на серебро и хрусталь, — стол был накрыт к завтраку, тихо спросил: «Дядя Джованни, а наш хозяин — кто он? И как сюда наша сабля попала?».
— Брат Шарль-Фердинанд, — только и сказал Джованни. Петя, потрясенно, подумал: «Герцог Беррийский, младший сын дофина. Так вот он какой».
— А сабля, — Джованни налил ему вина, — это я у твоего отца одолжил, дорогой племянник. Мне так правильней показалось, чтобы ты на ней клятву приносил.
Когда он, с друзьями, вышел на улицу, Никита Муравьев вздохнул: «Эти люди столько знают, что нам до них еще расти и расти. Не могу поверить, что сидел за одним столом с Шатобрианом, — он оглянулся на особняк. Петя, весело, заметил: «Ничего, мы теперь каждую неделю будем встречаться, поучимся у них».
На набережной Августинок было тихо. Петя, заходя в подъезд, услышал знакомый голос: «Кузен Пьер!»
Нат стоял, прислонившись к стене, засунув руки в карманы сюртука.
— Меня он послал, — Нат указал в сторону Латинского квартала. «Попросил, чтобы я тебя привел к церкви Сен-Сюльпис, и сам пришел».
— Зачем? — недоуменно спросил Петя.
Нат только пожал плечами и посмотрел на свой хронометр. «Он очень торопился, — это все, что я тебе могу сказать».
Петя пошел вслед за кузеном.
Выйдя на площадь Сен-Сюльпис, Джоанна облегченно вздохнула. Мишель стоял у паперти церкви, в куртке рабочего, закинув голову вверх, рассматривая надпись над входом. Они встречались каждый день. Дома, на рю Мобийон, даже не замечали ее отсутствия — мать и тетя Элиза все время проводили во дворце, или были заняты сборами в дорогу. Тетя Марта, правда, как-то раз, зорко посмотрев на девушку, заметила: «Вся цветешь, дорогая моя».
Джоанна покраснела и пробормотала что-то о хорошей погоде и прогулках. Мишель водил ее по Парижу, рассказывая о французских королях — он хорошо знал историю. Они сидели у него в каморке, обсуждая книги, споря. Джоанна, с каждым новым днем, что приближал ее отъезд, просыпалась, тоскливо глядя на высокий, расписанный фресками потолок своей комнаты. «Я не могу, — говорила себе девушка, — не могу его больше не видеть. Так нельзя, почему судьба так решила».
Потом Мишель отдал ей кольцо. Они медленно шли по дорожке Люксембургского сада — уединенной, дальней, Мишель говорил о русском походе Наполеона. Внезапно остановившись, он тихо сказал: «Джоанна…, Я знаю, я не имею права тебе это предлагать, но я совсем не могу жить без тебя, у меня, — он улыбнулся, — не получится. Пожалуйста, — Мишель опустился на колени и прижался лицом к ее рукам, — пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой».
Джоанна молчала. Нагнувшись, обняв его, она поцеловала высокий лоб. «Я люблю тебя, — ответила девушка, — люблю, Мишель, и пойду за тобой куда угодно. Хоть на край земли, — она ласково подняла его. Мужчина порылся в кармане куртки: «Вот. Это алмаз де Лу, положено отдать его той, кого ты любишь. Тебе, Джоанна».
Девушка ахнула. Синий камень играл, переливался в лучах солнца. Она вспомнила тихий голос тети Марты: «Элиза меня тогда спасла, за кольцо. Я рожала, меня на телеге к гильотине привезли, я на ноги подняться не могла. Толпа завыла, они, знаешь ли, — Марта затянулась сигаркой, — могли и пожалеть, простые люди. В солдат камни кидать стали. Робеспьер испугался, промедлил, тогда Элиза солдатам кольцо и отдала. Дотащила меня до трущоб, а там…, - Марта повела рукой и не закончила. «Я при смерти была. Потом дядя Питер это кольцо нашел, в Германии, вместе с драгоценностями французской короны».
— И вам не жалко было, тетя Марта? — Джоанна, что тоже курила, устроилась с ногами на кушетке.
— Это камень, — просто ответила женщина. Она указала на родословное древо: «А это семья, как ради нее может быть чего-то жалко? Мишель у нас последний из де Лу, потом это кольцо его детям перейдет».
— Детям, — повторила сейчас Джоанна и почувствовала, что краснеет. «Я ни с кем не поговорила, — почти испуганно поняла она, — Вероника в Ренне, а к остальным даже подходить страшно, наверняка, что-то заподозрят».
Пожениться в префектуре они не могли. Мишель усмехнулся: «Если я там покажу свой настоящий паспорт, то медовый месяц мы проведем раздельно. Я — в тюрьме». Джоанна, было, открыла рот, но потом, подумав, девушка погладила его по щеке. Они сидели в каморке у Ната, на кровати, обнявшись. За окном было бесконечное, жаркое парижское небо и черепичные крыши.
— Я не поеду в Ренн, — твердо проговорила девушка. «Я стану твоей женой, вот и все». Она с сожалением посмотрела на свои тонкие пальцы: «Я ведь даже кольцо не могу носить… — Джоанна вздохнула и твердо закончила: «Обвенчаемся, Мишель. Если ты попросишь, аббат Грегуар тебе не откажет. Свидетелями могут быть твой брат и Натаниэль. Вот и все, — девушка потянулась и поцеловала его.
Мишель взял ее лицо в ладони: «Но ты не веришь в Бога, Джоанна. Я не хочу, чтобы…»
Она покачала изящно причесанной головой и устроилась у него под боком. «Все это неважно, — девушка перебирала его пальцы, — неважно, капитан де Лу. Важно, чтобы мы были вместе».
Она потрогала бархатный мешочек у себя на запястье. Там лежал паспорт и свидетельство о крещении. Они с Вероникой родились в Вене, и крестили их в католическом соборе святого Стефана. Джоанна тряхнула головой: «Ничего. Разберемся. Мы с Мишелем любим, друг друга, а когда любишь — все получается. Только домой надо будет вернуться…, - она, на мгновение, остановилась и успокоила себя: «Ничего страшного. Приду и сразу в ванную. Дома, никого не будет, я успею». Джоанна сжала зубы: «Потом Мишель уедет, а я объяснюсь с родителями. Ничего мне не сделают. У нас законный брак, венчанный, пусть отец хоть к папе Римскому идет, он ему, то же самое скажет».
Мишель обернулся. Джоанна, как всегда, подумала: «Какая у него улыбка красивая. Добрая. Надо ему рассказать, о Лидсе. Мы будем мужем и женой, нельзя такое скрывать».
— Я тебя люблю, — сказал он, одними губами. «Меня крестили в этой церкви». Мишель вздохнул: Потом здесь был Храм Победы, как это тогда называлось». Мужчина показал на портик: «Даже надпись сохранилась».
Площадь была залита солнечным светом. Джоанна, прищурившись, прочла: «Le Peuple Francais Reconnoit L’Etre Suprême Et L’Immortalité de L’Âme». «Народ Франции признает Верховное Существо, и бессмертие души, — она повернулась к Мишелю: «А почему это не закрасили?»
— Чтобы помнили, — он, осмотревшись, взял ее за руку. Джоанна вздрогнув, шепнула: «Я тебя люблю. Только мне надо тебе что-то сказать, милый».
Мишель слушал ее. Потом, так и, держа Джоанну за руку, другой рукой, он прикоснулся к нежной щеке. «Ты сделала то, что надо было сделать, любовь моя, — серьезно проговорил он. «Я тобой очень горжусь, и так будет всегда». Он посмотрел на часы: «Аббат Грегуар уже в притворе, сейчас свидетели появятся».
