Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Она не могла понять, почему смерть одного варвара так ее задевает. Ее беспокойство, конечно, было лишь из-за гнева отца, если она не сможет доставить своих подопечных в целости и сохранности в Каракорум, как ей было приказано.

Какова бы ни была причина, она не могла дать ему умереть.

Уильям услышал звук за спиной и повернул голову.

— Ты!

Она вошла спиной вперед, как и в ордо Кайду. Она пела низкое, ритмичное заклинание на дьявольском языке татар. За ней вошли трое ее воинов с суровыми лицами. Хутулун прошаркала в центр шатра и опустилась на колени у огня, сжимая свой тряпичный цеп и бубен — орудия Дьявола.

Глаза ее закатились.

Он попытался прикрыть нагое тело Жоссерана.

— Вон отсюда! — крикнул он и схватил ее за плечи, чтобы вытолкать. Тут же ее татарская стража подхватила его под руки и выволокла наружу. Они связали ему запястья ремнями и бросили на холодную землю — выкрикивать свои протесты в одинокую ночь.

Уильям рыдал от бессилия. Дьявол вот-вот утащит еще одну душу в ад.

***

XL

Жоссеран открыл глаза. Древесный дым лениво тянулся сквозь крышу; слабый желтый солнечный свет косо падал на ковры. Полог у входа был откинут, открывая вид на высокий зеленый луг. Он услышал ржание лошадей.

Уильям сидел у огня и наблюдал за ним.

— К счастью для тебя, ты не умер, тамплиер. Твоя душа погрязла в грехе. — Уильям поднял голову и поднес к губам деревянную чашу с перебродившим кобыльим молоком.

— Долго я… спал?

— Всего лишь ночь.

— Хутулун…

— Ведьма снаружи.

Жоссеран осторожно дотронулся до головы. Засохшая кровь спутала волосы, а под ней зияла рана.

— Я думал, что умру.

— На то не было воли Божьей.

— Она была здесь. Теперь я помню. Она была здесь.

— Она пыталась поработить тебя своим дьявольским искусством.

Тень упала на вход. Там стояла Хутулун, уперев руки в бока. Жоссерану показалось, что он уловил в ее глазах облегчение, когда она увидела его очнувшимся, но взгляд этот исчез так же быстро, как и появился.

— Похоже, ты пришел в себя, — сказала она.

— Спасибо, — пробормотал Жоссеран.

— За что?

— За… твои молитвы.

— Я бы помогла любому больному из нашего отряда. — Она держала чашу с дымящимся вареным мясом. — Вот. Тебе нужно поесть.

«Хотел бы я знать, о чем ты думаешь», — подумал Жоссеран.

— Я рада, что ты поправился. Отец разгневался бы, если бы ты погиб. Ему велено доставить вас в целости и сохранности в Центр Мира. — Она поставила еду и одарила его загадочной улыбкой, от которой у него екнуло сердце. А потом ушла.

Уильям сжал распятие на груди.

— Что она сказала? Несомненно, эта ведьма приписывает твое исцеление себе.

— Ты уже готов был… меня хоронить. Почему бы мне ее не поблагодарить?

— Ты всего лишь ударился головой. Ничего серьезного.

— Ты собирался совершить… последние обряды.

— Всего лишь уловка, чтобы заставить тебя исповедаться и облегчить твою гнилую душу.

Жоссеран уставился на принесенный ею завтрак.

— Опять вареная баранина?

— Не баранина, — сказал Уильям. — Сегодня у нас разнообразие в рационе. — На его лице было выражение, которое Жоссеран не мог разгадать. — Ночью пала одна из лошадей.

— Какая? — Но он уже знал.

Уильям не ответил. По крайней мере, у монаха хватило совести смутиться.

— Кисмет, — произнес Жоссеран.

— Ведьма сказала, что не следует оставлять ее стервятникам, пока мы сами голодаем. — Уильям поднялся на ноги. — В Своей премудрости Он предпочел забрать душу твоей лошади вместо твоей. Возможно, Он счел ее более ценной.

— Тогда Он несправедлив. Ему следовало быть милосерднее к моей лошади. Я выбрал этот путь. Она — нет.

— Это всего лишь вьючное животное! Славь Господа, что ты еще жив!

Уильям вылетел вон.

Кисмет! Уильям был прав, о чем горевать — о лошади? Но хоть она и была, как сказал монах, всего лишь вьючным животным, это не умаляло ни его стыда, ни скорби. Последние месяцы он смотрел, как она медленно умирает от голода. Она несла его до последнего своего вздоха. Ее страдания были на его совести.

Еще один груз лег ему на плечи. Что ж, да будет так. Он вспомнил, как священник вчера вечером донимал его, требуя облегчить бремя и исповедаться. Сложи с себя эти грехи, говорил он. Почему он не воспользовался случаем? Почему он так упрям?

Может, потому, что он сам был себе более суровым судьей. Даже если Бог и мог простить Жоссерана Сарразини, Жоссеран Сарразини простить себя не мог.

***

XLI

На следующий день Жоссеран уже был в силах продолжать путь. Уильям перевязал ему голову полосками ткани, и они приготовились возобновить путешествие. Они седлали лошадей под безупречным небом. Отражение солнечного света от снежных полей наверху резало глаза.

Он услышал, как несколько татар перешептываются между собой об Уильяме. «Ворон навлек на нас беду, — говорили они. — Это потому, что он не объехал обо. Теперь мы потеряли двух лошадей и день пути. Дальше будет хуже».

— Что-то не так с этими татарами, — сказал ему Уильям, затягивая подпругу на своем седле. Хутулун заменила коня Уильяма одной из своих лошадей — соломенно-желтой кобылой с бельмом на глазу и скверным нравом. У Жоссерана тоже был новый скакун — жеребец грязной масти с плечами дровосека.

— Я не заметил ничего необычного.

— Они все на нас хмурятся.

— Они хмурятся не на нас, брат Уильям.

Священник выглядел озадаченным.

— Их неприязнь направлена исключительно на тебя, — сказал Жоссеран, словно объясняя что-то маленькому ребенку.

— На меня?

— Они винят тебя в случившемся.

— Я не виноват, что моя лошадь оступилась на камнях!

— Но это ты отказался почтить их груду камней.

— Это всего лишь их глупое суеверие!

— Они сказали, что не сделать этого — к несчастью, и вот у нас несчастье. Видишь, что ты наделал в своей гордыне? Ты укрепил их веру в святость обо, и теперь они считают, что наша вера не так сильна, как их, раз она тебя не защитила. Так что, пытаясь доказать, как мы велики, ты лишь умалил наше достоинство в их глазах.

— Я не унижу свою веру, потакая их колдовству.

— Ты, может, и благочестивый человек, брат Уильям, но не мудрый. — Жоссеран взобрался на своего нового скакуна. После Кисмет ему казалось, будто он сидит верхом на детском пони.

Уильям дернул поводья, передавая свое дурное настроение лошади, которая повернула голову и попыталась его укусить.

— Видишь? Ты даже лошадей против себя настраиваешь.

— Это всего лишь животное!

— Как скажешь. Кстати, наша ведьма все еще желает увидеть Библию и Псалтирь.

— Никогда! Она их осквернит!

— Костями Господа клянусь! — выругался Жоссеран, пришпорил коня, отъезжая от проклятого священника, и двинулся дальше по тропе.

***

XLII

Белые пики на Крыше Мира теперь остались позади. Они исчезли в сплошной пелене свинцово-серых облаков. Воздух внезапно потеплел.

На четвертый день они спустились по дюне из сыпучего песка к солончаку. Их приближение вспугнуло стаю диких гусей. Усеянная валунами долина привела к еще одному ущелью, а затем к широкой равнине из спекшегося на солнце песка и черного гравия.

Пыльная дорога вела к аллее шепчущих тополей и городу-оазису из сырцовых домов с плоскими крышами, на которых на солнце сушились солома и навоз. Они видели ослиные повозки, доверху груженные дынями, капустой и морковью, целые семьи, примостившиеся на подножках. С полей и из домов на них смотрели испуганные лица.

Хутулун поравнялась с ним. Ее шарф был обмотан вокруг лица, и видны были лишь ее темные, влажные глаза.

— Это место зовется Кашгар, — сказала она.

— Значит, мы пережили Крышу Мира?

Она откинула шарф.

— У тебя был хранитель, христианин.