Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

— Теодор! — ахнула Тео. «Не приведи Господь, там же опасно»

— А то Мишеля это когда-нибудь останавливало, милая, — отец раскурил сигару.

— Из Южной Америки, — повторил про себя Петя. Отец, подозрительно, спросил: «Что это вы, флигель-адъютант, краснеете?»

— Да так, — пробормотал Петя, и мать развернула письмо.

— Дорогая тетя Тео! — начала она. «Мама и Бланш передают вам всем привет. У нас все хорошо, моя практика процветает. Дядя Тедди теперь будет в Вашингтоне, так что я собираюсь и на его контору работать, понятно, что не открыто, — Тео вздохнула: «Когда уже это все закончится?»

Федор закинул руки за голову: «Когда Мишель до них доберется, не иначе».

— У тети Эстер все в порядке, ее внуки растут, Натан продвигается по службе в генеральной прокуратуре. Кузина Батшева получила весточку из Иерусалима — там тоже, все здоровы. Пишите нам, ваш любящий племянник Натаниэль».

— И у Ханеле все хорошо, — подумал Федор. Племянница передавала письма несколько раз в год, с еврейскими торговцами. Еще после Ватерлоо, приехав к Джону, в Париж, — тот лежал на рю Мобийон, и Мадлен за ним ухаживала, Федор помялся: «То письмо, что ты на ферме нашел…»

Герцог махнул рукой и закашлялся, вытерев кровь из уголка рта: «Оно у меня в шкатулке, принеси».

Федор послушался. Джон велел: «Сожги. Давай забудем, мне Давид рассказал все, как они на Святую Елену отправлялись. Я ему ответил: «Я ничего не слышал». И письма этого тоже, — Джон, полусидя в постели, посмотрел на тлеющие в пепельнице обрывки бумаги, — не видел».

Федор распахнул окно, чтобы проветрить комнату. Джон, внезапно, горько заметил: «Какая разница. Бонапарт оттуда никогда не вернется, мы своей ошибки не повторим. За его законным наследником мы следим неустанно. Так что…, - герцог опять закашлялся, и проворчал: «Врачи говорят, от легких одни клочья остались. Но жить буду, — он дернул щекой: «Моя сестра из-за меня овдовела, этого я себе никогда не прощу. И мальчик осиротел».

— Тогда уже и меня винить надо, — угрюмо ответил Федор, помогая ему опереться на подушки. «Вы не ученые, а я должен был настоять на более тщательных испытаниях».

Джон помолчал: «Принц-регент хотел…, хотел взять тех, кого приговорили к смерти…, но я упросил его этого не делать».

Федор положил свою руку на его — холодную, похудевшую. Потом вошла Мадлен со снадобьями, и они больше об этом не говорили.

— А ты, Петька, — смешливо сказал Федор, — как на иголках. Не лежит ли у тебя в кармане, — он подмигнул сыну, — еще одно письмо, из, например, Вены?

Петя взглянул в голубые глаза отца и вытащил захватанный конверт.

— Под дверь сунули, — просто сказал он.

Они все молчали, глядя на твердый почерк. Мать, пробормотав себе что-то под нос, решительно его распечатала.

На смуглых щеках внезапно заиграл румянец, Тео быстро пробежала строки. Подняв внезапно заблестевшие глаза, она всхлипнула: «Это…, это от невестки нашей, Теодор…»

— Дорогие тетя и дядя! — слабым голосом прочитала Тео. «Пожалуйста, не волнуйтесь. Мы с маленьким в безопасности, на Гаити, под опекой местного президента, месье Петиона. Ваш внук уже начал вставать на ноги, и скоро пойдет. Он, конечно, у нас белокурый и голубоглазый. Мишель на континенте, вместе с генералом Боливаром. Вы, может быть, читали о нем в газетах. Здесь его называют «Лобо», «волк» по-испански.

— Лобо, — вздохнул Федор. Тео вытерла слезы «Но это, же опасно…, восстание. Господи, бедный мой мальчик…»

— Ему уже двадцать семь, милая, — заметил Федор, — и он десять лет воюет.

— Как только в Венесуэле будет провозглашена республика, — продолжила Тео, — я присоединюсь к Мишелю. Папе и маме я тоже написала, просто не хотела этого делать, пока мы не обосновались на одном месте. Ваша любящая невестка, Джоанна.

Тео разрыдалась. Слезы капали на аккуратный контур младенческой ручки, на ровные буквы: «Милым бабушке и дедушке от внука Мишеля».

Федор сам принес ей капель. Улыбнувшись, он забрал у жены склянку: «Хоть знаем теперь, куда писать можно».

Конверт от кузины Эжени Петя распечатал на Пантелеймоновском мосту. К вечеру подморозило, было еще светло. Он, прислонившись к перилам, читал о ее концертах, о том, как она занимается с Бетховеном: «Дорогой кузен Пьер, вы и представить себе не можете, какая мощь таится в этом человеке. Он постепенно теряет слух, но все равно, гениальней его композитора не найдешь. Отсюда мы с мамой едем в Берлин, и дальше на север. Вы всегда можете мне писать на адрес английских посольств. У мамы теперь дипломатический паспорт, что очень облегчает путешествия. Ваш преданный друг, Юджиния Кроу».

— Преданный друг, — грустно повторил Петя и спрятал письмо в карман шинели. Он держал конверты от Юджинии в своей шкатулке и часто перечитывал — так часто, что мог бы, наверное, уже повторять их строки, наизусть.

В комнатах Никиты было накурено. Хозяин даже позвонил в колокольчик, чтобы утихомирить собрание.

Петя обвел глазами тех, кто сидел за столом: «Господа! В прошлом месяце, организовав «Союз Спасения», мы поставили своей целью изменение существующего положения в нашей стране. Сейчас господин Муравьев и я представим вашему вниманию наброски к проекту будущей конституции России, а потом мы будем рады выслушать ваши замечания».

Они все были здесь, — Никита, братья Муравьевы-Апостолы, Пестель, Лунин, князь Трубецкой, — все те, с кем Петя, месяцем раньше, в этой же комнате клялся, во что бы то ни стало сохранять тайну их замысла.

Сейчас он принял от Никиты простую, невидную тетрадь, и, откашлявшись, отпил чаю: «Все Русские подчинены одним и тем же Законам без различия состояний, обязаны участвовать в выборах, если ответствуют условиям, требуемым Законом, и не отклоняться от должностей, на которые они будут избраны. Крепостное состояние отменяется».

— Отменяется, — повторил Петя. Помолчав, он стал читать дальше.

Часть четырнадцатая

Санкт-Петербург, весна 1819 года

Невысокий, почти седой, изящный мужчина в отлично сшитом, табачного цвета сюртуке медленно шел по набережной Мойки. Он остановился и, облокотившись на перила, посмотрел на тихую, отливающую серебром воду. Был ранний, нежный вечер, солнце опускалось за крышу Зимнего дворца, скрипели колеса экипажей. Питер снял очки: «Совсем, европейский город, конечно».

Он, по своему обыкновению, приехал первым. Жена и дочь плыли сюда из Гамбурга. Всю зиму Юджиния выступала с концертами при дворах немецких князей. Питер усмехнулся: «Наконец-то Марту увижу, после Рождества почти полгода прошло». Сын приехал из Индии год назад. Придя Питеру, помявшись, юноша решительно заявил: «Папа, я хочу сделать предложение кузине Сиди. То есть она согласна, — Мартин покраснел, — но я думал, надо поговорить с тобой, с мамой…»

— С дядей Джованни и тетей Изабеллой, — смешливо отозвалась Марта. Она оставила Юджинию на попечение Элизы, в Париже, и вернулась домой. Мать затянулась сигаркой, — она стояла у открытого в сад французского окна и подмигнула сыну «Завязывай шелковый галстук, покупай два букета и езжай в Мейденхед, дорогой мой».

Когда сын, счастливо улыбаясь, ушел, Питер обнял жену за плечи, вдыхая запах жасмина: «Пусть строят свой эмпориум. Я видел эскизы, мне Мартин их еще до отъезда показал. Сиди хочет мастерскую швейную открыть».

— Ателье, — поправила его Марта. «В Париже это так называется. Очень элегантно. У Сиди большой талант, поверь мне, а у Мартина отличная деловая хватка, твой сын, — Марта нежно улыбнулась. «Они вместе завоюют модный Лондон».

Мартин и Сидония обвенчались сразу после Рождества, в Мейденхеде. Девочки Рэйчел несли шлейф невесты, а Юджиния, приехавшая из Парижа, стала подружкой.

— Мартина я вместо себя в конторе оставил, — весело сказал Питер, так и рассматривая Мойку. «Посмотрим, что у него получится». Он взглянул на Зимнюю канавку: «Здесь Теодор и плыл. Господи, Джон все-таки уехал на этот край земли, и Мадлен за ним, конечно. Как он сказал, от морского воздуха ему лучше становится, а там его — хоть отбавляй. За Маленьким Джоном мы присмотрим. Хотя он уже большой мальчик, конечно. По стопам отца пошел, с континента не вылезает».