— Элиза же в Париже, — удивилась Юджиния.
— Это пока, — загадочно сказала мать и потянулась за блокнотом: «Давай список составлять. Венчание через месяц, мы всекупить успеем. Приданое и подарки мы вам осенью пришлем, как раз вы…, - она наморщила лоб. Юджиния помогла ей: «Дачи».
— Я немного русский помню, — усмехнулась Марта, — меня любовник учил. Да, дачи. Вернетесь оттуда, из Павловска, своим домом заживете. К тому времени мы все в Лондон отплывем. Первый год без свекрови поживешь, хотя она у тебя женщина замечательная.
Юджиния подперла подбородок кулаком. Глядя на белую ночь в окне, — отец пошел провожать Воронцовых-Вельяминовых, — девушка спросила: «Ты же мне все расскажешь, мама?»
— Конечно, — весело отозвалась Марта, — впрочем, там все просто. Вы друг друга любите, а это самое главное.
Она покусала серебряный карандаш: «Тео портниху свою советует. Здесь, конечно, так не сошьют, как Изабелла это делает, или Сиди, но ничего, справимся. А когда твои уроки начинаются?»
— Прямо завтра, — Юджиния поерзала, и крепче прижалась к матери. «Мама, — робко сказала она, — Петя ведь офицер…»
— Офицер, — согласилась Марта. «Я, как за отца Элизы замуж выходила, тоже знала, что ездить придется. И я езжу, и папа твой. Тетя Мадлен на край света отправилась, и Джоанна — посмотри, куда ее занесло. Поедете вместе, — она погладила дочь по голове и бодро заключила: «Жених твой об этом телеграфе, что они строят, рассказывал. Когда он появится, мир будет вот такой, — Марта показала дочери кончик нежного мизинца, — и ты мне сразу все ваши новости и передашь, а я тебе отвечу. Все будет хорошо». Она подумала: «Надо решить — кремовый шелк, как у Сиди, или белый?»
— Кремовый шелк, — твердо сказала Юджиния. «Он мне больше идет. И чайные розы».
— Будет счастлива, — твердо сказала себе Марта и начала составлять список.
Император окунул перо в чернильницу: «Смотри-ка, последовал моему совету, и как быстро».
— Кто? — лениво спросил его брат. Николай сидел на диване в кабинете, куря сигару, вспоминая четкий, быстрый почерк: «Месье, благодарю за ваше внимание, но ваше предложение о встрече меня не заинтересовало. С искренним уважением, Юджиния Кроу».
— Ничего, — Николай сжег письмо в пепельнице, — ничего. Я своего добьюсь, я не привык отступать, и в этот раз не буду.
Он взглянул на мощные, коричневые стены Петропавловской крепости, на прозрачное, северное небо, — над Невой сияло незаходящее солнце белой ночи, и повторил: «Кто?»
В кабинете пахло сандалом. Николай, искоса посмотрел на брата: «Он еще долго может прожить, ему чуть за сорок, и он здоровый человек. Если Елизавета умрет, еще вздумает во второй раз жениться, дети родятся…, У него есть внебрачные, я знаю. В Англии, принц-регент уже давно в регентах, его отец совсем помешался, а все равно — формально он правит. Но там не монархия, а одно название, у короля и власти-то никакой нет. И во Франции точно так же. Наполеона они изгнали, а все равно — Бурбоны не посмели его нововведения отменить. У нас так не случится. Никакой конституции, пока я жив. И потом тоже, я об этом позабочусь».
— Флигель-адъютант, — смешливо протянул Александр, расписываясь, промокая чернила бумагой, — поручик Петр Федорович Воронцов-Вельяминов. Покорнейше просит разрешения вступить в брак с английской поданной, мисс Юджинией Кроу. Теперь, Николя, лучшая пианистка Европы в России будет жить, так-то.
Он поднял голову и натолкнулся на ледяной, ненавидящий взгляд младшего брата. «Ничего, — сказал себе Николай, — ничего, я подожду. Воронцов-Вельяминов мне за это ответит, и она тоже. На коленях ко мне приползет. Подумать только, отказать мне, ради какого-то юнца, мальчишки…»
— Надо послать им подарок, — заключил Александр. Взяв следующее прошение, император усмехнулся: «Коллежский секретарь Пушкин испрашивает разрешения на выдачу заграничного паспорта, на воды хочет поехать». Перо повисло над чернильницей. Николай, злобно, сказал: «По нему монастырская тюрьма плачет, на Соловках. Ты читал, Alexandre, он ведь на тебя эпиграммы пишет, на Аракчеева…»
— А ты, Николя, — добродушно улыбнулся царь, — завидуешь, что ли? Подожди, станешь императором — Александр Сергеевич и на тебя начнет пасквили писать. Наши царственные братья, во Франции — их и запомнят только потому, что месье Беранже о них стихи печатает. А если они его в тюрьму посадят — это Беранже только на руку будет, поверь мне.
Александр закрыл глаза и процитировал:
- Мы с нетерпеньем ждем известья
О том, что с завтрашней зари
Псам Сен-Жерменского предместья
Откроют доступ в Тюильри.
Тирана нет, — пришла пора
Вернуть нам милости двора, — он рассмеялся. Николай, гневно, сказал: «На Бонапарта эпиграмм не писали, во Франции».
— Нет, — рассеянно ответил Александр, глядя куда-то вдаль, — это потому, Николя, что Бонапарт сделал для Франции больше, чем все Бурбоны, вместе взятые. Незачем писать эпиграммы на человека, уравнявшего в правах всех жителей страны, и давшего ей конституцию, кодекс законов…, - он окунул перо в чернильницу. Император, примирительно, добавил: «Ты не волнуйся, коллежского советника Пушкина мы никуда не отпустим. Не потому, что он не вернется, — он гений, Николя, и не сможет жить без России, а потому, — Александр подул на чернила, — потому, что я хочу, чтобы он и на тебя эпиграммы публиковал, милый мой. Ладно, — он поднялся и зевнул, — пойду к Лизе. Спокойной ночи, Николя.
Дверь закрылась. Великий князь, ткнув сигарой в пепельницу, улыбнулся: «Его я тоже сломаю, этого Пушкина. Он мне начнет оды писать, понятно, Alexandre? Жаль только, дорогой брат, что ты этого уже не увидишь».
Николай подошел к окну, и, все еще глядя на крепость, пообещал себе: «А она станет моей, обязательно. Я потерплю. Тем слаще будет месть».
Он поежился от прохладного ветра с реки. Уже захлопывая окна, Николай нахмурился: «Гром, что ли? Небо ясное, погода хорошая, откуда ему взяться?».
Великий князь увидел, как блестит шпиль Петропавловского собора, — холодным, мертвенным сиянием, и твердо сказал: «Почудилось».
Мать оправила на Юджинии вуаль брюссельского кружева и оглядела дочь. Она стояла, гордо подняв увенчанную розами голову, — маленькая, стройная, в шелковом, с пышными юбками, платье. На белой, тоже прикрытой кружевом шее, блестел, переливался изумрудами крохотный, золотой крестик.
— Пойдем, — ласково сказала Марта, — пойдем, доченька, мы тебя благословим, с тетей Тео, и в церковь пора». Женщина выглянула в окно: «Вся набережная экипажами забита, — Марта прищурилась, — жених твой идет. Смотри-ка, уже в новой форме, капитанской».
Петя переехал в гостиницу Демута — вместе с отцом и будущим тестем. Женщины остались на квартире Воронцовых-Вельяминовых. Здесь накрывали столы к свадебному приему, — на сотню человек, а сразу после отъезда молодоженов в Павловск должен был начаться ремонт. «Чтобы к сентябрю успеть, — объяснил Федор, — как с дачи вернетесь, у вас свои комнаты будут. Рядом с нами, конечно, но вход отдельный. И детскую сделаем, — он подмигнул сыну и Петя покраснел.
Император Александр прислал подарок — кабинетный рояль розового дерева, работы парижского мастера Эрара. «Мы с императрицей всегда будем рады послушать вашу безукоризненную игру, дорогая Евгения Петровна, — прочла Юджиния.
Она крестилась в первый день после исхода Петрова поста. Как и свекровь, она взяла в восприемники совсем простых людей — пожилую женщину, что убирала в Пантелеймоновской церкви, и старичка дьякона.
— А если Господь дарует вам дитя, — заканчивалось письмо, — то я был бы рад стать его восприемником от купели.
— Это большая честь, — задумчиво, сказала Тео невестке. «Редко кому его величество сам предлагает крестным отцом стать». Жнщина улыбнулась: «Как мы из Нового Света вернемся, посмотрим, какой подарок вы нам приготовите. Хотя, — Тео задумалась, — мы, наверное, в Лондоне встретимся, следующим летом. Все вместе домой поплывем».
