Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Это кяризы, — сказала Хутулун, стоя у него за плечом. Она откинула свой шарф и опустилась на колени рядом с ним, зачерпнув холодной воды в ладони. — Все оазисы Такла-Макана получают воду таким образом. Пойдем, я покажу тебе.

Она повела его к пещере. Но когда они подошли ближе, он увидел, что это была не пещера, а устье туннеля. Они были построены много веков назад, сказала она, и брали свое начало под ледниками в далеком Тянь-Шане. Внутри они были достаточно велики, чтобы человек мог идти в полный рост, и были хитроумно спроектированы так, что уклон каналов был немного меньше уклона великой впадины пустыни. Таким образом, вода выходила на поверхность почти на уровне земли, где ее можно было использовать для орошения полей.

Курганы, которые они видели, были колодцами, вырытыми для доступа к туннелям, чтобы они не заиливались и не забивались щебнем. Она повела его по спекшемуся песку к одному из этих колодцев. Он заглянул через стену из сырцового кирпича, бросил камешек и услышал всплеск, когда тот ударился о журчащий внизу поток.

— Кяризы, — сказала Хутулун, — были построены татарами.

Жоссеран вспомнил оросительные системы, которые он видел возле Самарканда и Мерва, и задумался, не были ли они на самом деле построены персами. Трудно было представить, чтобы кочевники видели необходимость в орошении. Но он ничего не сказал. Эти татары любили верить, что до них в мире ничего не существовало.

Они вернулись к своему каравану и поехали по длинным аллеям Гаочана. Подсолнухи смотрели на них из-за сырцовых стен; женщины под чадрами выглядывали из темных дверных проемов. Мужчины с ястребиными носами были очень похожи на арабов Утремера. Все такое странное и в то же время такое знакомое.

Они проехали через двойные стены западных ворот, мимо монастыря с расписными нишами над воротами, где на них с улыбкой смотрели статуи этого Боркана. Огромный парк окружал правительственный дворец.

— Сегодня ночью мы примем гостеприимство даругачи, — сказала Хутулун, а затем добавила: — Думаю, тебе понравится в Гаочане.

— Почему?

— Увидишь, христианин. Увидишь.

***

LII

Мужчина стоял у верблюжьих загонов, склонив голову, и о чем-то напряженно беседовал с Хутулун. Одноглазый и несколько татар стояли вокруг него, ухмыляясь, как идиоты. Жоссеран подошел, Уильям следовал за ним по пятам.

— Ты хотел меня видеть? — спросил он Хутулун.

— Этот человек хочет с тобой поговорить.

— Что ему нужно?

— Он думает, раз ты едешь к Хану ханов, то ты, должно быть, богач.

— Он хочет денег?

— Он пригласил тебя переночевать у него дома.

— Здешние покои достаточно удобны.

— Это не совсем то, что он имеет в виду. Он предлагает тебе свой дом на ночь, со всем, что к этому прилагается. Он съедет, и ты на ночь станешь хозяином в его доме. Он говорит, что у него есть жена и две прекрасные дочери, и ты волен поступать с ними, как тебе будет угодно. — На ее лице не отразилось ни единой эмоции, ничто в ее глазах не выдавало, о чем она думает. — Он, разумеется, ожидает платы за эту услугу.

Жоссеран уставился на нее, затем на мужчину.

— В чем дело, христианин? Ты никогда не сходился ни с кем, кроме собственной руки? — спросил его Одноглазый.

Татары взревели от смеха.

— Это пристойно? — спросил Жоссеран.

— Здесь это почитают за честь, — ответила Хутулун. — Оказать такое гостеприимство — значит снискать благословение их богов.

— Что происходит? — крикнул Уильям, вне себя от досады, что не может понять ни слова из этого разговора.

— Мне предлагают… женщину… на ночь.

— Блудницу? — крикнул Уильям.

— Нет, не блудницу. Жену этого человека.

— Его жена — блудница?

Жоссеран хотел было сказать: «Да, и дочери его тоже», но передумал. Уильям выглядел так, будто вот-вот его хватит апоплексический удар.

— Ты, конечно же, отказался.

Но Жоссеран еще не решил отказаться. «Пять лет без женщины, — думал он, — пять лет покаяния и целомудрия ничего не дали моей душе». Он попытался прикинуть месяц. Должно быть, близится Пятидесятница. По этим подсчетам, его пять лет службы истекли, он исполнил свой обет перед орденом Храма и снова стал свободным человеком. Его свобода перед Богом, возможно, была другим вопросом, но он и так погряз в грехах, так что одним больше, одним меньше…

А завтра всегда можно исповедаться священнику.

— Ты откажешься, — прошипел ему Уильям. — Мы исполняем святую миссию от самого Папы. Я этого не потерплю!

Именно это и помогло ему принять решение.

— Это у тебя святая миссия от Папы. А я всего лишь человек из плоти и крови, вот и все. — Он повернулся к уйгуру, который терпеливо ждал ответа. Жоссеран внимательно его изучил. Его подпоясанный халат был рваным, а зубы — плохими. На подбородке виднелись клочки волос, которые у юноши могли бы сойти за бороду. Не лучшая порода.

— *Ас-саляму алейкум*, — сказал мужчина на арабском и был в восторге, когда Жоссеран ответил ему, как научился в Утремере:

— *Ва-алейкум ас-салям*.

— Не желаете ли быть моим гостем, господин?

Жоссеран замялся.

— Твоя жена, — спросил он. — Она красива?

Мужчина закивал.

— Как будет угодно Аллаху.

По крайней мере, честный ответ.

Уильям расправил плечи.

— Ты должен остаться здесь, во дворце. Я запрещаю это!

— Ты не можешь мне ничего запрещать! Я останусь там, где мне будет угодно!

— Тогда да смилуется Господь над твоей душой! — сказал Уильям таким тоном, который подразумевал, что он надеется на обратное. И зашагал прочь.

Одноглазый вопросительно посмотрел на Жоссерана.

— Он что, женщин не любит?

Жоссеран покачал головой.

— Он воздерживается от всякой плоти.

— Даже, ну, знаешь, овечку разок-другой?

Жоссеран гадал, в какой опасной затее их погонщик верблюдов лишился глаза.

— Так ты не отвергнешь гостеприимство этого человека? — настаивал Одноглазый. — Ему не терпится заслужить благосклонность своих богов.

Жоссеран колебался, бросая взгляд на Хутулун, которая демонстративно смотрела в другую сторону. Черт бы ее побрал. Неужели ему прозябать в нищете, ожидая богатств, которых он никогда не увидит?

«Что ж, в конце концов, он всего лишь мужчина, — думала Хутулун, возвращаясь в свои покои. — И что с того? У ее собственного отца есть свой гарем, у Великого хана в Каракоруме — сотня женщин в его распоряжении, по крайней мере, так она слышала. К тому же этот Жосс-ран — всего лишь посланник из варварской страны, какое ей дело, где он проводит ночи и каких кобыл седлает?»

И все же этот человек не давал ей покоя. До его появления в степях ее судьба была ясна; она могла оттягивать час, сколько угодно, но знала, что однажды ей придется выйти замуж за сильного и подходящего царевича из другого рода и родить ему детей. Такова будет ее жизнь.

До сих пор она с этим смирилась.

Так почему же теперь ее сердце бунтовало при этой мысли? Неужели она могла полюбить варвара? Сама мысль была отвратительна. Ее жизнь — в степи, с таким же татарским вождем, как она сама, где она будет растить своих детей с ветром в волосах и травой степей под ногами.

И все же она проклинала уйгура и всю его семью. Она надеялась, что у его жены верблюжья морда, а от дочерей несет козлятиной.

В ту ночь даругачи устроил пир в честь своих гостей, но Хутулун на нем не появилась. Когда один из ее воинов пошел за ней в ее покои, она прогнала его из комнаты метким пинком. Когда он захлопнул за собой дверь, то услышал, как ее нож вонзился в дерево в нескольких дюймах от его лица. Он бежал.

Одна, в отвратительном настроении, она смотрела, как тени ползут по полу. Она выпила три чаши черного кумыса и провалилась в мертвый сон на полу.

***

LIII

Как и все дома в Гаочане, дом того человека был построен из сырцового кирпича. В центре комнаты находился канг для выпечки хлеба и жарки мяса. Стены были увешаны коврами — маслянисто-желтыми и рубиново-красными. Арочный проем вел во внутренний двор позади дома, затененный решеткой с вьющимися лозами.