Мацек: Разумеется, госпожа Томсон. Кто же с этим не согласится!
Г-жа Томсон: Это с ним редко бывает. Он вообще-то мужчина трезвый, работящий. А иногда вот не удержится. Пришел ко мне пьяненький, плачет. Говорит, клиенты ждут. И стыдно ему, и на глаза показаться боится. Вы уж войдите в положение…
Мацекова: О чем речь, госпожа Томсон!
Г-жа Томсон: Я и пошла к вам извиняться, что зазря приходили. Вы уж заглядывайте завтра, господа.
Мацек: Мы охотно принимаем ваши извинения, госпожа Томсон.
Мацекова: Завтра так завтра.
Г-жа Томсон: Я уж его ругала-ругала! Фирма-то прадедовская, солидная, не к лицу так позориться. А он только плачет. И то — какой спрос с пьяненького?.. Может быть, желаете чаю, господа?
Мацек: Нет. Мы, пожалуй, поедем. Думаю — в ресторан? Уже полдень, а ты с вечера ничего не ела.
Г-жа Томсон: Уж не обессудьте, что так неладно получилось! Завтра я сама за ним прослежу, чтобы ни капли. Ведь он, как ребенок большой.
Мацек: Спасибо. До завтра, госпожа Томсон!
Г-жа Томсон: Дай вам Бог здоровья!
Мацекова: А где господин Томсон сейчас?
Г-жа Томсон: Где ж ему быть? Уложила в постель. Лежит и плачет. Он как ребенок большой. Как выпьет, так всегда плачет.
Мацекова: Карл, может быть, завтра подарить ему цветы? Например, букетик незабудок? Как ты думаешь, это будет хорошо?
Мацек: Букетик незабудок?
Г-жа Томсон: Букетик незабудок…
Мацекова: Букетик незабудок.
ЗАНАВЕС
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ВЛАСТЕЛИНА
Азиатская драма в двух действиях.
Действующие лица:
Хан
Наложница
Лекарь
Обмывальщица трупов
Танцовщица
Действие первое
Шатер старого Хана. Сам он лежит на коврах, обложенный подушками. Рабыня-Наложница занята уборкой. Где-то вдалеке глухо и монотонно бьет большой барабан.
Хан: Это большой барабан. Только он стучит неправильно. В былые времена он стучал так — раз-два-три, раз-два-три, раз-два, раз-два… Это сигнал похода. Это подо мною конь. Это в руке копье. Запах конского пота. И запах степи. Бьет в ноздри, захлебывает легкие, кружит голову. Степной ветер рвет халат. А за спиной диким грохотом катится лавина атакующей конницы…
Наложница: Почему ты думаешь, что он бьет неправильно? Наверное, кто-то просто барабанит от нечего делать.
Хан: Разве может быть нечего делать, когда есть степь? В степи нужно мчаться…
Наложница: Куда мчаться-то? И зачем? Ведь ты уже завоевал все вокруг, что только мог.
Хан: Это самое обидное — мог… Когда-то мог! Мог ведь!
Наложница: Успокойся, повелитель. Тебе вредно волноваться. И без того день тяжелый — такая духотища!
Хан: Да, совсем нечем дышать. Откинь полог, впусти ко мне свежий воздух.
Наложница: Чтобы какой-нибудь случайный сквозняк тебя доконал? Нет, повелитель, и не проси.
Хан: Ты опять мне перечишь? А не боишься лишиться головы?
Наложница: Пожалуйста. Я — твоя рабыня, и моя голова в твоем распоряжении. Только это напрасно. Исполнить приказ все равно будет некому.
Хан: Неужели действительно никого не осталось?
Наложница: Я уже говорила тебе — никого. Все ушли.
Хан: Интересно, далеко?
Наложница: Разве могли они далеко уйти от государя? Да и незачем. Просто на безопасное расстояние. Слышишь, где бьет барабан?
Хан: Странно. Почему такое расстояние они сочли безопасным?
Наложница: Потому что там уже не слышно твоего голоса. Мало ли, что ты можешь сейчас приказать? У больных людей бывают самые неожиданные фантазии.
Хан: Да уж, кто знает, что придет в голову властелину напоследок?
Наложница: Не обязательно напоследок. Может, просто в плохом самочувствии или в бреду. А жить-то всем хочется.
Хан: Но если они так боятся моей агонии, почему не приблизят конец? Прислали бы убийц, и все.
Наложница: Кто ж на это согласится? Появись тут убийцы, ты прикажешь им перебить тех, кто их послал. А потом друг дружку. Разве они смогут ослушаться приказа властелина?
Хан: Поэтому я и жалею, что никто не додумался прислать убийц. Скучно.
Наложница: Единственный шанс убить тебя — застать спящим. Но кто же не знает, как чутко ты спишь?
Хан: В степи от этого часто зависит, проснешься ли.
Наложница: Кроме того, разве я не стерегу твой сон и не готова разбудить тебя при первой же опасности?
Хан: Да, я вижу твою заботу. Даже начал привыкать к тебе. Интересно, правда? Еще недавно для властелина сбивались с ног сотни слуг, а теперь управляется одна рабыня.
Наложница: Конечно, я не в состоянии заменить весь твой двор, чтобы создать для тебя привычные условия, я одна и всего лишь женщина. Но делаю, что в моих силах, да и потребности у тебя стали меньше.
Хан: А почему ты не ушла, как все?
Наложница: Куда? Снова кто-нибудь поймает и на базар — продавать. Очень не люблю, когда меня продают. Торчишь нагишом на солнцепеке, пока договариваются, разглядывают, торгуются из-за каждого медяка. И каждый норовит не прогадать — общупать, пальцы засунуть то в рот, то между ног. А руки грязнущие, того гляди заразу подцепишь.
Хан: Значит, заразы боишься больше, чем властелина? Разве ты не знаешь, сколько моих приближенных расстались с жизнью? И часто случайно, по ошибке.
Наложница: Знаю.
Хан: Врешь. Даже я этого точно не знаю.
Наложница: Зато я знаю точно, что все твои люди разбежались, опасаясь таких случайностей. Поэтому пока ты жив, здесь для меня самое безопасное место.
Хан: Да, уж если мой шатер стал безопасным местом, значит и впрямь недолго осталось. А жаль. Так хотелось еще хоть разок ощутить степь.
Наложница: Зачем хоронить себя прежде времени? Я всего лишь рабыня, но сделаю все, чтобы ты еще жил да жил.
Хан: И это ты называешь жизнью?
Наложница: А чем не жизнь? Ты привык к большему, но тут уж ничего не поделаешь. А все, что зависит от меня, я сделаю.
Хан: Не пойму, зачем ты так стараешься?
Наложница: Чтобы тебе было хорошо.
Хан: А разве ты знаешь, что такое хорошо?
Наложница: Что ж в этом сложного или особенного?
Хан: Сложного — ничего. А особенное — все. Ты знаешь, как пахнет степь?
Наложница: Знаю. Но ничего особенного в этом не нахожу. Это когда гонят с базара на базар. Жара, грязь и пыль.
Хан: Ты ничего не видела в жизни.
Наложница: Я видела базары.
Хан: То есть — ничего.
Наложница: Неправда. Я опытная рабыня. Я видела много базаров.
Хан: Я тоже. Но как раз в них нет ничего особенного.
Наложница: Те базары, до которых добрался ты, были уже мертвы.
Хан: Не всегда. В Дамаске, например, еще торговали. Правда, когда я после осады вошел в город, лучшими товарами там считались собачье мясо и человечина. Ну и что? В Ширазе наоборот, уцелело столько жителей, что цена на раба упала ниже миски плова. Все равно ничего интересного.
Наложница: О, ты видел снаружи, а не изнутри. Тебя никогда не продавали на базаре, да и сам ты никогда не продавал и не покупал. Это другая жизнь, недоступная тебе. Например, ты собираешь войско и идешь в другие страны…
Хан: Да. Для этого большой барабан бьет сигнал похода. И через степи начинает движение лавина моей конницы…
Наложница: А на базаре эти страны собираются в одном месте. Даже те, которые уже уничтожены. Меня в Хайрабаде покупали и продавали вавилонские купцы, хотя ты уже утопил их город.
Хан: Неправда. Я не топил города. Я утопил только население.
Наложница: Для тебя событие — битва. Но и для базара твоя битва — событие. Новые рабы, новые рассказы. Для тебя победа — груды богатств. Но от твоих воинов богатства все равно попадут на базар.
