Хан: Хорошо. Предположим, ты своим искусством лечил в Вавилоне людей от холеры.
Лекарь: И вылечил почти тысячу человек.
Хан: О твоем искусстве узнали при моем дворе и позвали сюда.
Лекарь: И я прибыл вовремя. Я вылечил от холеры тебя.
Хан: А я пошел на Вавилон и утопил твою тысячу. Да еще двести девяносто девять в придачу. Зачем же ты их лечил? Получается наоборот — ты убил их своим искусством.
Лекарь: Убил не я. Жизнь и смерть — в компетенции высших сил. А я нес только добро.
Хан: Ты опять ничего не понял. Ладно, ты вылечил меня от холеры, и я смог пойти на Герат. После штурма там была от трупов такая вонища, что началась холера. И ты принялся лечить уцелевших. Выходит, ты сам породил болезнь, чтобы ее же лечить?
Лекарь: Болезнь породила война, а не мое лечение.
Хан: На все у тебя готовы гладкие ответы. Сразу видно ученого человека.
Лекарь: Чем больше учишься, тем больше можешь.
Хан: Видишь, как несправедливо. Ты столько можешь — и ничего путного не хочешь. А я хочу так много — и ничего не могу.
Лекарь: Не говори так, государь! Для твоего возраста и твоих болезней ты можешь очень много — видеть, разговаривать, передвигаться. А мой опыт и мои знания помогут поддержать твои силы еще долго.
Хан: Какой в этом смысл? Разве ты сумеешь вернуть мне вчерашний день или подарить завтрашний?
Лекарь: Я сделаю все, чтобы продлить сегодняшний и облегчить твои страдания.
Хан: Да как же ты сможешь облегчить страдания, когда даже не понимаешь их и не в состоянии понять!
Лекарь: Возможно. Но я понимаю в недугах и лекарствах.
Хан: Кстати, а почему ты пришел без них?
Лекарь: Вчера ты отказался от них, и я не хотел тебя раздражать.
Хан: Какая разница, с лекарствами меня раздражать или без лекарств? Пойди, принеси.
Лекарь: Я же говорил, что тебе нужно довериться медицине.
Хан: Ты говорил и другие глупости. И не сиди больше в саду за кустами. А то вдруг по ошибке приму за прячущегося убийцу и прикажу удавиться — что тогда делать? И еще, насчет кустов, там должна быть моя рабыня, скажи ей, чтобы принесла чай. (Лекарь уходит. Тут же появляется Наложница с подносом).
Наложница: Я уж заждалась, и чай остывать начал.
Хан: Я думал, ты еще спишь. Удалось хоть немножко отдохнуть?
Наложница: Да, на травке всегда хорошо спится. Раскинулась — и будто провалилась.
Хан: Хорошо там сейчас?
Наложница: С утра хорошо было, а сейчас припекает, поэтому и встала. Не хочется ходить с больной головой.
Хан: Припекает… Наверное, ветер из степей.
Наложница: Из каких степей! С конюшен! Навозом воняет. И этот проклятый барабан!..
Хан: Запах конюшен. И барабан. Откинь полог!
Наложница: Ну, нет! Хоть кожу сдирай, а этого не проси. Это вредно. А на базаре старая славянка говорила — пар костей не ломит.
Хан: Дура она была, твоя старая славянка.
Наложница: Нет, она не была дурой. Славяне вообще часто бывают хорошими рабами, послушными и выносливыми.
Хан: Ты и из меня хочешь сделать такого раба?
Наложница: Да что ты такое говоришь-то! Уж, кажется, все делаю, что от меня зависит!
Хан: А зависит от тебя — сам властелин!
Наложница: От меня зависит здоровье властелина. И кстати, успокойся, тебе нельзя волноваться. И не вспоминай ты, пожалуйста, эту свою степь! Толку все равно никакого, а каждый раз переживания, нервы.
Хан: Может, меня полезнее оскопить? Евнухи без лишних переживаний толстеют и долго живут.
Наложница: По-моему, в твоем возрасте это уже не вызывает переживаний.
Хан: Ах, хоть это не опасно! Значит, можно не кастрировать? Спасибо.
Наложница: Да из-за чего ты злишься-то? Покой тебе только на пользу.
Хан: Покой — это постель, духота и твоя физиономия? Навсегда, навечно. Так?
Наложница: К сожалению, ничего вечного не бывает. Но я сделаю все необходимое, чтобы ты протянул подольше.
Хан: А меня ты спросила — что для меня необходимое?
Наложница: Я же сама это вижу.
Хан: Ты все видишь и все знаешь. А мой удел — смириться и терпеть?
Наложница: Я уже говорила, что это — неприятная сторона твоей жизни. Меня, например, на базарах выучили терпеть. А тебе трудно с непривычки, но тоже получится.
Хан: Откуда ты знаешь, что получится?
Наложница: Да просто ничего другого тебе не остается.
Хан: Значит, все-таки уже сочла меня своим рабом? Не рано ли?
Наложница: Повелитель, я всего лишь трезво оцениваю состояние твоего здоровья.
Хан: Может, чтобы еще точнее меня оценивать, ты и пальцы засовывать начнешь — в рот, между ног?
Наложница: Да чего ты сердишься? Разве я не для тебя стараюсь?
Хан: А для себя не стараешься?
Наложница: И для себя, конечно. Я на базар не спешу и не жду от твоей смерти ничего хорошего. Ухаживаешь, нянчишься — и все кобыле под хвост? И давай лучше закончим этот разговор, потому что добром это не кончится.
Хан: Правильно. Для тебя это добром не кончится. Разденься до пояса.
Наложница: Зачем?
Хан: Потому что так приказал властелин! Я хочу, чтобы тебя высекли.
Наложница: Да ведь все равно некому. Все разбежались…
Хан: А тебе какая разница? Наверное, тебя на базарах научили не думать о том, что тебя не касается, и не задавать лишних вопросов.
Наложница: Да ладно, если хочешь, я сама себя высеку.
Хан: Не хочу. Я не уверен, что у тебя хорошо получится. Ты ведь будешь щадить себя, чтобы не попортить товарный вид для будущих базаров.
Наложница: Так чего же мне, так и ждать?
Хан: Я уже сказал, ложись и жди. Можешь даже поспать пока, если духота не мешает. Вдруг через твои затычки сюда проберется ветерок из степи, и я на радостях тебя прощу. Или наоборот, вспомню, как ты этот ветерок не пускала ко мне и велю удавиться. Я еще не решил.
Наложница: Но повелитель…
Хан: И еще я приказываю тебе молчать. Не мешай мне представлять, будто большой барабан бьет сигнал похода… (Входит Обмывальщица Трупов с ведром и тряпками).
Обмывальщица: Я все принесла, государь.
Хан: Хорошо. Вода может понадобиться. Но сначала возьми плеть и высеки эту рабыню.
Обмывальщица: Мне никогда не приходилось сечь.
Хан: Это нетрудно, разве что рука устает. Впрочем, если затрудняешься или не умеешь, просто убей ее.
Обмывальщица: Как?
Хан: Да как хочешь. Ты же хорошо знаешь человеческое тело.
Обмывальщица: Как-то непривычно. Я имела дело только с мертвыми, а она живая.
Хан: Я ее приговорил, поэтому считай ее уже трупом. Причем родственников у нее здесь нет, а мне ее труп совершенно не нужен, так что можешь его даже использовать для изучения, как это делал твой любимый Фархад.
Обмывальщица: Нет, повелитель, мне этого нельзя. Второго Фархада из меня все равно не выйдет, зато какая слава обо мне пойдет? Кто же потом наймет обмывальщицу, которая изуродовала чье-то тело? Тут уж у каждого своя работа — у одних умерщвлять, у других обмывать и приводить в порядок.
Хан: Ладно, не хочешь — не надо. Тогда займись своей работой, обмой ее.
Обмывальщица: Она же еще живая.
Хан: Какая разница, сейчас ее обмыть или после? Сейчас, наверное, приятнее, потому что после ее труп может быть сильно испорчен. Так что начинай, обмывальщица. Ну как?
Обмывальщица: Да, с ее телом приятно работать. Только непривычно, что оно теплое.
Хан: Считай, что получила ее только что от Фархада.
Обмывальщица: Все равно, я обычно приступала не сразу. Холодное тело глаже, собраннее. Кожный жир выступает наружу, и руки сами скользят. Конечно, если много крови, тогда нужно мыть сразу, пока не присохло…
Хан: Сисечки аппетитные, правда?
Обмывальщица: Неплохие. Но когда затвердеют, будут еще лучше. Нажмешь, а они чуть ли не похрустывают, словно возбудились. И кожа становится прозрачной, как фарфоровая.
Хан: А почему ты сама работаешь в одежде? Ты же ее намочишь. Или стесняешься?
Обмывальщица: Нет, государь. Просто так принято — а то мало ли, что люди подумают? Вдруг заподозрят во влечении к телам, которые я обрабатываю.
