Он: Нет, Адам с Евой получили довольно исчерпывающие инструкции.
Она: Ах, да — плодитесь и размножайтесь.
Он: Я имел в виду другое. Добывайте свой хлеб насущный в поте лица своего.
Она: Все равно, начальная точка обозначается как нулевая. А конечная?
Он: Конечная очевидна. В обществе, где все только и знают, что ловить шпионов, быть шпионом — не самое приятное ремесло. Очень может статься, что рано или поздно нас поймают и повесят. Лично мне хотелось бы отдалить данную процедуру.
Она: Мне тоже. Вот видишь, мы нашли еще одну точку соприкосновения. Наши планы совпадают. Остается плодотворнее и ярче заполнить промежуток.
Он: Знаешь, я рад, что мой напарник оказался женщиной. Так все же интереснее.
Она: О вкусах не спорят. Я ничего не имею против того, что мой напарник оказался мужчиной.
Он: Исходя из этих соображений, можно для начала познакомиться.
Она: Разве мы недостаточно знакомы? Я — это я. Ты — это ты. Если понадобится отличать друг друга еще от кого-то, можно будет и усложнить обозначения.
Он: Ты здраво мыслишь. Может, у тебя есть и предложения, как связанные друг с дружкой я и ты будут проводить время, раз оно у нас пока есть? Какие возможны варианты?
Она: Ты мог бы попытаться мною овладеть.
Он: Не хочется. Не то настроение. К тому же, ты сказала “попытаться”, значит, все равно не дала бы.
Она: Конечно. У меня тоже не подходящее настроение. И я все равно тебя отшила бы. Но хоть какое-то развлечение. Так что если захочешь, можешь попробовать.
Он: Слишком пошло, прямолинейно и очевидно. И не очень-то большое удовольствие — наспех, в таком месте и таких условиях. Если не возражаешь, мы это отложим на будущее.
Она: Интересно, как я могу возражать, если не собираюсь заниматься любовью в одиночку?
Он: Какая прелесть! Появилось целое поле деятельности — можно строить планы, предвкушать, мысленно обставлять формальностями и удобствами.
Она: Надо же, так запутать совершенно простое! Хотя как знаешь. Только предупреждаю, какими бы ни были твои планы и предвкушения, если у меня не будет настроения, я тебя все равно отошью.
Он: Я все думаю, может, самим попробовать выйти на связь, поискать контакты?
Она: Не буду и тебе не позволю. Снарядили черт знает как, экипировали чем придется, денег нет, инструкций тоже! Ладно, работать я согласна, в конце концов, на это мы шли. Но ради чего я буду стараться за других, голову в петлю совать? Нужно же иметь и собственное достоинство. Это их дело, пусть сами и шевелятся!
Он: А ты с характером. Словом, интересная женщина.
Она: Иначе и быть не могло, потому что другого объекта для твоего интереса все равно нет.
Он: Как и для твоего.
Она: Допустим. Но не шпионить же нам друг за другом… Кстати, я хотела спросить, тебе эта работа нравится? Не претит следить за людьми?
Он: Что делать, если сами они разучились следить за собой? Кто-то должен заниматься и этим.
Она: Ты прав. С тех пор, как началась эта повальная ловля шпионов, они совсем опустились, ни до чего другого у них руки не доходят.
Он: К тому же, это дело напоминает мне театр. Будто вот эта черта сохраняется все время, а я за ней — чужой, посторонний. Зритель. А вокруг идет спектакль. И я по-своему оцениваю сценарий, игру исполнителей, развитие сюжета. Нравится?
Она: Не очень. Нельзя уйти с надоевшей пьесы и выбрать другую.
Он: Это зависит от личного восприятия.
Она: Все равно скучновато. Твои герои не будут живыми.
Он: Почему?
Она: Они получатся слишком одинаковыми.
Он: Они вовсе не так одинаковы. А пол, возраст, одежда, поведение?
Она: Слишком незначительные отличия. В толпе они незаметны.
Он: А если одушевить их? Сделать настоящими?
Она: Тогда они тут же разбегутся ловить шпионов.
Он: Но должно же хоть что-то и тебя привлекать в нашей работе?
Она: Я как раз наоборот, люблю играть сама. Чувствовать себя актрисой.
Он: Так в чем же дело? Видишь, как все чудесно складывается. Эту черту можно провести и между нами. Я по одну сторону сцены — ты по другую.
Она: Разве в этом дело? Ты уверен, что я знаю, как играть?
Он: Это зависит от тебя.
Она: И от публики. Что интересного для публики я смогла бы сделать в данной ситуации?
Он: Не знаю, что хочешь. Самое простое — раздеться.
Она: Зачем?
Он: Чтобы играть наверняка. Публике всегда нравится, когда у нее на глазах раздевается женщина.
Она: Да какой публике-то?
Он: Любой. Одним нравится само раздевание. А другим — нет, и поэтому нравится, когда женщина прилюдно раздевается, чтобы это осуждать.
Она: Я не о том. Просто пытаюсь уяснить мотивы интереса. По-моему, сейчас трудно найти мужчину, который не видел бы раздетых женщин. А любая женщина может подойти к зеркалу и смотреть хоть круглосуточно. Почему же такое зрелище должно нравиться? Я устроена точно так же, как остальные.
Он: Важна не женщина как таковая, а сам процесс. Зрительниц он волнует как раз потому, что они так же устроены, и они мысленно переносят раздевание на себя. А зрителям интересно предвкушение. Ожидание незнакомого, хоть в мелочах отличающегося от виденного раньше.
Она: Значит, суть в процессе, а когда открыто все — уже не интересно?
Он: Совершенно верно. То, что еще закрыто, представляет собой поле для фантазии.
Она: Растолковал доходчиво. Ну что ж, если это действительно так интересно, я готова. Соответствующую музыку тоже можешь включить в план тренировок своей фантазии. (Она встает и медленными движениями, как в стриптизе, снимает туфлю. Немного подумав — вторую. Потом раскланивается).
Он: И все? А остальное?
Она: Остальное, как просил — поле для фантазии. Что тебя не устраивает? Виден цвет кожи, видны линии, а все прочее может дорисовать воображение. Видишь, какое богатое поле для фантазии я тебе оставила. Или я в чем-то ошиблась?
Он: В принципе, нет. Хотя поле для фантазии можно было оставить и поменьше. Вид некоторых предметов туалета сам по себе развивает воображение.
Она: Для этого, когда выберемся, тебе стоит заглянуть в магазин дамского белья. Там такие предметы выглядят и свежее и интимнее, поскольку еще свободны от своего прямого назначения. Ты, кажется, что-то говорил о сигаретах в рюкзаке?
Он: Да, прошу.
Она: Если уж хочешь быть любезным до конца, сядь пожалуйста ко мне спиной.
Он: Зачем?
Она: Чтобы я могла на тебя опереться. Посидеть вот так и поблаженствовать Сейчас мы с тобой похожи на нормальную супружескую пару.
Он: Разве?
Она: Поразительно похожи. Для чего же еще люди создают семьи?
Он: Наверное, надеются стать счастливыми.
Она: Они же не слепые. Они прекрасно видят и окружающих, и предшественников.
Он: Мне кажется, они обычно ищут другой опоры. Другими точками.
Она: Что ты! Это не из той оперы! Другими точками без предварительных ритуалов и взаимных обязательств действовать проще, а часто и приятнее.
Он: Значит, семья только для того, чтобы опереться?
Она: Ну да. Эдакое состояние неустойчивого удобства. Как у нас с тобой.
Он: Когда один захочет пошевелиться, другому станет неудобно.
Она: Совершенно справедливо. А если у одного устанет спина, и он захочет распрямиться, другой потеряет равновесие и может грохнуться.
Он: Ты была замужем?
Она: Каждая женщина должна быть загадкой, а уж шпионка тем более. Поэтому можешь разгадывать такие загадки сам, сколько душе угодно.
Он: Ты еще не рассказала, чем тебя удосужились экипировать.
Она: Оцени сам. Расческа, кошелек, косметичка, жевательная резинка, записная книжка, две пачки противозачаточных пилюль и единственный полезный предмет — иголка с ниткой. Только нитка красного цвета и, по-моему, гнилая.
Он: Ты ломаешь все мои представления. Я считал, что наши снабженцы вообще не умеют думать. А оказывается, кто-то сообразил, что отправляют вместе мужчину и женщину.
